И меня ещё спрашивали, почему я не взяла с собой дочь! Чем бы она тут занималась, пока матушку мантикоры таскают по лесам и по полям? Училась бы прясть? Пасти гусей? Доить коз? Нет-нет, я её люблю и очень по ней скучаю, но в доме моего деда ей будет и комфортней, и интересней, и на то пошло, безопасней, чем здесь. Лишь бы только мои родные не разбаловали вконец «бедного ребёнка, поневоле оставленного родителями». Вся надежда на отца и особенно на матушку, а то и сестрица моя, и обе невестки сначала слёзно просили деда выплатить остаток моего долга, чтобы мне
не пришлось ехать в этот ужасный Талирн, а потом хором заявили, что Хельгу со мной не отпустят! Девочка и так уже потеряла несколько лет нормального детства, пока росла на дикой-дикой границе, а в этой дыре несусветной ей вообще делать нечего. Я бы конечно возмутилась, что Хельгины тётки пытаются указывать её родной матери, что делать и чего не делать вот только я и сама думала ровно то же самое.
Я подержала в руках её портрет в простой тёмной рамке, который для меня написал молодой подающий надежды художник, пока я ждала, куда меня, кое-как восстановившую половину обычного резерва, пошлют служить на оставшиеся полтора года (без сохранения жалования, потому что Талирн давно уже не пограничный город, но дед просто положил на мой счёт в Доме Халната столько же денег, сколько я теряла по контракту, а от отца, братьев и дядюшек я получила в дорогу целую пачку векселей). Молодой, подающий надежды, зачем-то нарядил Хельгу в старинное бархатное платье, жёсткое и неумеренно пышное, и в не менее старинный берет с пером, свисавший почти до левого плеча. Впрочем, этот наряд как-то особенно подчеркнул тяжёлые локоны цвета старой меди прямо как у Роберта, и бледное, как у него же, узкое личико. Матушка моя, расчёсывая Хельгу, вздыхала, что годам к двадцати волосы у неё точно начнут менять цвет, переходя в мой тёмно-русый, разве что с лёгкой рыжиной. А вот кожа, удовлетворённо пророчила она, останется белой и тонкой, отцовской Роберта никакой загар не брал, его лицо только обветрено было до красноты. Однако Хельге это точно не грозило: даже если я надумаю вернуться на рубежи Пыльных Равнин, дочь я лучше оставлю в монастырском пансионе, но не повезу с собой.
Я сдула лёгкий налёт пыли с портрета (горничная боялась к нему прикасаться: «Ой, госпожа, а ну как испорчу такую-то красоту?» и я сама время от времени обмахивала его пучком цветных петушиных пёрышек), вернула его на стол и посмотрела в маленькое мутноватое окошко. Ветер вроде бы разгонял тучи, и в ближайший час дождя, кажется, можно было не опасаться. Да в конце концов, зачем-то же я купила плащ из непромокаемого шёлка? Надо бы сходить хоть немного развеяться. На почту, к примеру. Я перебрала стопку конвертов, украшенных коронованным драконом эмблемой Императорской армии, проверила, все ли они уже подписаны и надёжно заклеены облатками. Стопка вышла увесистой. Даже с половинными почтовыми сборами, полагающимися солдатам Его Величества, денег на переписку я тратила немало, но куда деваться, если только она порой не давала мне запить с тоски? Я проверила, достаточно ли мелочи в кошельке, накинула плащ и отправилась к почтмейстеру.
Перед тем, как выйти из нашего флигелька, я заглянула к Гете, чтобы спросить, не нужно ли ей что-нибудь на почте, и получила в ответ просьбу заглянуть на обратном пути к пекарю и купить у него что-нибудь вкусненькое: Гета не пила и болотник не курила, а утешалась медовиками, маковыми рулетами и прочими очень вредными для фигуры вещами. Сама она только посмотрела в окно на рваную хмарь, которую ветер гнал по небу, и на моё предложение прогуляться вместе, морщась ответила: «Грязно, ботинки жалко». Так что я пошла одна (и не могу сказать, чтобы меня это так уж сильно расстроило).
Я прошла через двор замка, вышла в ворота, в которых, кажется, насмерть приржавела в верхнем положении никогда не опускавшаяся решётка, и спустилась с холма, наверное, самого высокого в округе. В разрывы туч то и дело проглядывало солнце, напоминая, что на дворе середина лета, и тогда очень хотелось скинуть плащ: кожа под ним не дышала, и мне казалось, что я сделала себе компресс на всю верхнюю половину тела и немалую часть нижней. Потом тучи закрывали солнце снова, резкий ветер принимался трепать одежду и волосы, и плащ хотелось запахнуть поплотнее. В общем, дурацкая погода.
Гильденское как я уже говорила, село немаленькое. Никакого отношения к никаким гильдиям оно, понятно, не имеет. Когда-то здесь располагался эльфийский городок Гиладэн, но после Пятидневной войны эльфы ушли отсюда. Они, собственно, и без того понемногу уходили вглубь Вечного Леса, подальше от круглоухих уродцев, но потерпев поражение, оставили свои поселения в обмен на право уйти свободно и унести всё своё добро, на какое хватит сил. А имперские вернее, тогда ещё королевские солдаты при этом бдительно следили за тем, чтобы добро это не было навьючено на людей как ни крути, без рабов эльфы жить не привыкли и хоть какую-то часть наверняка пытались увести с собой. В общем, когда-то эльфы здесь жили, но это было очень давно. Мне приходилось бывать в западной части Серебристой Гавани, поэтому ответственно заявляю: ничего эльфийского, кроме искажённого названия, в Гильденском не осталось. Даже грязь была самая обычная,