Господи, да что же это такое? визжит Илонка. Балаж ее успокаивает:
Не бойтесь, тетя Илонка. Я научу вас, что можно приготовить из этого зверя. У мяса отличный вкус. В Будапеште, в «Хилтоне», четверть миллиона заломили бы за одну порцию. Найдется у вас хороший большой нож?
Нож нашелся, но недостаточно острый и недостаточно большой.
Я сейчас, крикнул Балаж и умчался, оставив чудище лежать посреди кухни.
Илонка, размазывая слезы по лицу, уже прикидывала, чем ей удалить пятна крови с пола неомагнолем или марганцовкой, но тут вернулся Балаж с ножом, топориком и ножовкой и принялся со знанием дела рубить, пилить и резать тушу.
Что это за зверь? полюбопытствовал я.
А черт его знает. Но мясо отличное. Слушайте внимательно: сначала его нужно замариновать в уксусе, с солью, горчицей, перцем, растительным маслом. Вот эту часть хорошо отбить и затем два дня кряду тушить в уксусной воде, а вот эту часть лучше, если
После этого мы десять дней ели подаренную нам Балажем тушу. Мясо было со странным привкусом, с трудом жевалось, но на пятый день мы были уже в восторге от него, а на десятый искренне сожалели, что оно кончается. И когда в следующий раз Балаж явился с новой добычей, Илонка сама выбежала ему навстречу, и они уже вместе свежевали и разделывали тушу, вместе тушили, варили. Илонка пригласила Балажа на обед, приготовила блинчики с мясом и фруктовой подливкой. Потом мы пили кофе по-турецки и поставили на магнитофон катушку с «Танцами Галанты» Кодаи. Этот день запечатлелся у меня в памяти. В этот день я был счастлив.
Детям мы писали два раза в месяц. О чем? О том, что чувствуем себя хорошо, много работаем (мы в смысле папа, добавляла Илонка). Когда едим бананы, вспоминаем тебя, Аги, так как знаем, что ты их любишь. Здесь очень жарко, и река высохла. Или наоборот: вот уже несколько дней беспрерывно льют дожди и все вокруг превратилось в одно большое болото, очень много москитов. Берегите себя, целуем горячо всех, папа, мама. Постскриптум: пришлите пару книг, любых. Целуем.
Но о том, что тут влажность девяносто пять и мы, как рыбы, разеваем рот не хватает воздуха, мы не писали. И о том, что за ночь успевает покрыться плесенью обувь в шкафу, что в жару мы не можем освежить изнывающее от зноя тело в реке, потому что вода в ней мутная, затхлая и кишит крокодилами, и «живым волосом», и всякими иными червями, и миллионом разных возбудителей кожных болезней. Взлетное поле аэродрома иногда заносит песком во время песчаных бурь, и тогда не приходит почта, а то вдруг исчезает вода в реке, то пилот с грузом запасных частей застревает на огромных кронах деревьев, другой раз земляная дамба раскиснет так, что и вездеходу не пробраться, да и вообще здесь много загадочного и непонятного: смирные с виду горы на поверку оказываются действующими вулканами, извергающими из своих кратеров огонь и пепел, землю сотрясают подземные толчки, джунгли вспыхивают от одной молнии, травы вдруг принимаются расти прямо в доме, выползая из-под половиц. Мы, конечно, не писали детям о ночных страхах, о гиенах, воющих в темноте, о стадах горластых обезьян, совершающих набеги на наш огород, о мирных селах, в которых вдруг начинают греметь барабаны, потому что взбунтовалось племя, и наемные рабочие, не сказав нам ни слова, бросают работу и обращаются в бегство, подчиняясь неведомому нам приказу племени.
Иногда мне самому начинало казаться, что Восьмая монтажная заколдована, проклята. Буря сорвала провода высоковольтной линии, вездеходы застревали в глине, на склоне холма образовался оползень. Я созывал бригадиров, чтобы посоветоваться и принять какие-то срочные меры.
Ты опять уходишь? всплескивала руками Илонка. Будь осторожен, Геза.
И я трясся на вездеходе, рискуя перевернуться, уходил из каменного дома, из-под противомоскитной сетки, из относительной защищенности от эпидемий, уходил туда, где рвались провода электропередачи, к загадочным племенам, в их хижины. Монтажные работы, которыми мы занимались, были лишь частью гигантского строительства мощной гидроэлектростанции, высоковольтной линии электропередачи.
Это вам самим нужно, для вас. И нужно срочно! Переведите, кричал я переводчику. Почему вы то и дело забираете своих рабочих у наших специалистов? Зачем вы разрушили уже установленные бетонные опоры?
Это не так делается, сказал Балаж, когда после четырехдневной изнурительной поездки я вернулся на монтажную площадку. Если что-то не в порядке, ты посылаешь докладную в Будапешт. А там уж министерство примет меры, смешанная комиссия обсудит, вынесет решение, уведомит о нарушении договора соответствующее здешнее министерство, комиссия на месте расследует
Да ты с ума сошел! Тогда ни плотины, ни гидростанции, ни турбины и вообще ничего не будет здесь сделано, установлено, построено во веки веков.
Верно, согласился Балаж. Только не хочешь ли ты сказать, что приехал сюда строить социализм? Ты здесь, дорогой друг, для того, чтобы заработать себе денег. Как можно больше! Разве нет?
Илонка, неужели это мы? Те самые, что в двадцать лет, оборванные, голодные, долбили кирками землю на строительстве железнодорожного моста? Те, что строили техникум, работали бесплатно, по ночам учились, а в день Первого мая шли на демонстрацию с букетами сирени, и красные стяги развевались над нами на светлом ветру? Алчные, обезумевшие гарпагоны и гобсеки это мы? Это мы по вечерам, сев рядышком, подсчитываем, сколько долларов скопилось у нас на счете в банке Фрипорта, и прикидываем, не лучше ли вклады в долларах перевести в швейцарские франки, потому что франк есть франк? Неужели это мы те, кто не дружит ни с кем в колонии, ни с семьей французского инженера, ни с монтажниками из Швеции, потому что видим, как они приезжают из Фрипорта, привозя оттуда замечательные куски говядины, красиво, аккуратно завернутые в целлофан, яблоки, упакованные каждое в отдельности в шелковистую бумагу, норвежскую красную икру, мороженую вишню и французское шампанское? Разве мы вправе принять от них приглашение на ужин, зная, что не сможем ответить им тем же? Не говоря уж о том, что и французский инженер, и швед-монтажник, и венгерские крановщики, шоферы, инженер-электрик и приборист все они на тридцать лет моложе нас и зовут нас дядей Гезой и тетей Илонкой. В общежитии венгерских монтажников, в длинном бетонном бараке, одни только холостяки, которые устраивают грандиозные попойки (мешают пиво с какой-то гадостью) и карточные сражения в «ульти». Но я не люблю карты и ни разу не ходил к ребятам уже по той причине, чтобы не оставлять Илонку одну. С наступлением темноты мы забирались под москитные сетки и пытались поймать через реки, пустыни и джунгли заплутавшуюся радиоволну или писали письма девочкам, будапештским друзьям и брату Фредди в Янгстаун, в штат Огайо, чем-то напоминая потерпевших кораблекрушение, бросающих в море бутылки с записками.
«Очень рады, что вы собираетесь в отпуск, только где вы будете жить?»
Мы с удивлением разглядывали письмо, написанное рукой Кати. Как это где? В нашей спальне, в столовой и в передней. И только тогда до нас дошло: господи, как же это? В трех комнатах уже живут они, наши дети, три семьи. Мебель разделили, поменяли местами, может, даже свалили где-нибудь в кучу, на книжной полке теперь цветочная ваза или кипятильник и кофейные чашки. Стены наверняка размалеваны. Я и раньше сколько раз ругал Аги, когда она принялась таскать домой немыслимые плакаты, украденные таблички с названием улиц, магазинные вывески, старые утюги, керосиновые лампы, конские подковы. И наверняка сейчас три магнитофона рычат одновременно в каждой из трех комнат, и три телевизора, и три транзистора, а если выстиранное белье не умещается в ванной, тогда бельевой шнур протянули через всю комнату, и на нем уже висят блузки, носки, трусики. Конечно, этот вопрос они не должны были задавать нам в письме, а должны были все вместе собраться три дочки и три зятя и обсудить, кому из них на месяц переселиться к подруге, в гостиницу, на дачу или куда-нибудь там еще! Нельзя же писать родителям: где вы собираетесь жить во время отпуска, в квартире для вас места нет. Конечно, и для них все это непросто: получить от нас вдруг такое письмо. Они ведь тоже работают, куда они переедут, к кому? То есть как это «вдруг»? Мы уже давно собирались в отпуск летом, и еще задолго до нашего письма девочки должны были бы спросить у нас: каковы ваши планы на отпуск, не тоскуете ли вы, папа и мама, по дому, что вы надумали, как решили? Но девочки пишут редко, о себе почти ничего: «У нас все нормально, живы, здоровы, целуем, отправили почтой бутылку неомагноля для дезинфекции посуды. Собираемся послать книги, да все не было времени. Но, честное слово, в ближайшие дни вышлем. Целуем». Приписка от Юдит: «Петер шлет привет» и от Аги: «Лали целует ручку и обнимает». Муж Кати соблаговолил собственноручно: «С уважением Пишта». Это хорошо, хоть выучу наконец, как зовут зятьев. Письмо успокаивает: значит, еще не разбежались молодожены.