Какими же еще страшными способностями обладали жрицы Богини? И как, имея такую силу повелевать людьми, они до сих пор еще не стали полновластными хозяйками Илирина? Или эта власть присуща лишь его жене? Если так, то, право, с ней нужно быть осторожней.
***
– Иногда я сама боюсь собственной дочери, – прошептала Гиллара, выслушав рассказ Аданэя, когда вскоре после погребения Латторы оказалась с ним наедине.
– Вот уж не думал, что ты кого-то боишься.
– Мне льстят твои слова, царь, хотела бы я, чтобы это было правдой, но, увы, – и вдруг, оборвав себя, вскинула голову и спросила: – Ты подумал, под каким предлогом казнить Маррана? Если убьем его просто так, то после смерти Латторы это будет выглядеть слишком подозрительно, пойдут нехорошие слухи.
– Подожди-подожди! Зачем нам вообще убивать Маррана? Это не входило в мои планы. Посмотри на него – разве он опасен?
– Про Латтору мы тоже так полагали, верно? А видишь, как оказалось? Подумать только, броситься на царицу с ножом! Страшно представить, что могло случиться! Хорошо, что в последний момент преступница осознала, какое страшное деяние собиралась совершить. Хорошо, что предпочла сама себя казнить.
Слова, которые Аданэй собирался произнести, тут же рассыпались в пыль. Что такое она говорит? Ведь ясно, что Латтора не убивала себя, и без колдовства здесь не обошлось! Так зачем это притворство, когда они наедине? Или женщина успела солгать сама себе и сама же в свою ложь поверить? С тех пор, как Аданэй узнал эту семью, состоящую из Гиллары и Аззиры, он так и не научился понимать, что на самом деле творилось в их головах.
– Слишком много неприятностей в одно время, – продолжила Гиллара. – Выходка Латторы, а тут еще и Ниррас.
– А что Ниррас? – удивился Аданэй.
– Советнику взбрело в голову объявить, что Аззира его дочь.
– А она его дочь?
– Нет, – отмахнулась Гиллара, – но он так думает. Мне пришлось это придумать, чтобы крепче привязать Нирраса к себе. Ну, чтобы он не вздумал меня предать. Кто же знал, что сейчас моя маленькая шутка обернется лишними неприятностями? Подумай только, илиринский народ решит, будто царица рождена вне брака!
– То есть отец Аззиры все-таки твой покойный муж?
– Вот еще! Этот старик ни на что не был способен. Меня выдала за него мать – завистливая сука! Ей, видишь ли, не давала покоя ревность. Ее злило, что царь – мой отец – любил меня, а ею пренебрегал. Ее бесило, что во мне он видел женщину, а в ней – нет!
На мгновение Аданэй потерял дар речи.
– Твой отец? Двуликий Ханке, Гиллара! Это … это же омерзительно!
– Ты ничего не понимаешь! – воскликнула Гиллара, а в лице ее появилась та одержимость, которая заставила думать, будто женщина немногим здоровее своей дочери.
– Ты не понимаешь! – повторила она. – Мой отец – лучший из мужчин! Он был великим правителем, воином и утонченным ценителем прекрасного! Для меня он был почти богом! – на губах Гиллары от нервного волнения выступила белесая пена. – Я любила его безумно, всей душой! Таких, как он, увы, больше нет в этом мире. И в моей Аззире течет его кровь. Кровь царя Илирина и моя – царевны. И я не могу предать память моего – нашего с Аззирой – отца. И никогда не позволю сделать это Ниррасу! Я рассказываю тебе все это, Адданэй, потому что теперь и ты тоже – член нашей семьи. Я надеюсь, ты отнесешься к нашей истории с должным уважением. В жилах моих детей бежит чистейшая кровь династии. Такая чистая, которой не найдешь ныне ни в ком.
– Детей? Ты сказала – детей? – Аданэй уже и не знал, стоит ли чему-то удивляться и чего еще ждать от этой кучки вырожденцев с гнилой кровью.
– Детей, да, – кивнула Гиллара, – ты имеешь право знать. У Аззиры есть брат. Они близнецы. Но мальчишку я давно спрятала и от людей, и от нее, детям не было еще и десяти. Да, я спрятала его. Он, видишь ли, безумный.
– Что, безумнее Аззиры? – вырвалась у Аданэя насмешка.