— А мне один черт, моя там психология или задница Линь Хун — все стоит одну миску саньсянь.
— Вот, ей-богу, книжник встретился с солдатом, ничего ему не втолкуешь, — Стихоплет стал вздыхать, а потом в сердцах выговорил: — Ладно.
Стихоплет и Ли вместе пришли в столовую «Народная». Поглощая оплаченную Чжао лапшу, парень принялся вещать о своих душевных переживаниях в тот момент, когда он увидел женские задницы. Он рассказал, как трясся всем телом.
— Ну, это тело, а душа? — спросил Стихоплет.
Бритый Ли ответил:
— Душа вместе с телом тоже вся тряслась.
Стихоплет решил, что пацан удачно выразился, и торопливо извлек свою записную книжицу. Потом, заговорив о Линь Хун, Ли обтер выступившие после еды пот и капли из носа и, хорошенько подумав, промолвил:
— А потом перестала трястись.
Стихоплет Чжао не понял и переспросил:
— Почему это перестала?
— Просто перестала, — ответил Бритый Ли. — Когда я увидел зад Линь Хун, я был очарован, ничего не чувствовал. Для меня существовал один только этот зад, и мне хотелось разглядеть его получше, вот и все. Я ничего не слышал, иначе как я мог не услышать, что ты входишь, а?
— И то правда, — проговорил Стихоплет, сверкнув глазами. — Это-то и называется: здесь слова не нужны, это и есть высший предел искусства!
Дальше Бритый Ли стал расписывать гладкую кожу Линь Хун, ее слегка выпирающий копчик, отчего Стихоплет запыхтел, как паровоз. Когда Бритый Ли рассказал, как он спустился еще ниже, как он хотел посмотреть на пушок и на место, откуда тот вырастает, Стихоплет, словно слушая байку о привидениях, застыл с напряженным лицом, точь-в-точь как те милиционеры из отделения. В самый напряженный момент он обнаружил, что рот Бритого Ли закрылся.
— Ну а потом?! — прокричал Стихоплет.
— Не было никакого потом, — отрезал Бритый Ли.
— Почему это не было? — Стихоплет все никак не мог вылезти из его рассказа.
Бритый Ли стукнул кулаком по столу:
— В этот-то самый решающий момент ты, мудак такой, выдернул меня оттуда!
Стихоплет печально замотал головой:
— Ох, если б только я, мудак такой, зашел на десять минут позже.
— Десять минут? — прошептал Ли. — Да если б ты, мудила, только на десять секунд припозднился, и то бы дело выгорело.
Вообще-то Бритого Ли звали Ли Гуаном, то бишь Ли Блестящим. Его мать, чтобы как-то сэкономить, потратить чуть поменьше денег на стрижку, просила парикмахера стричь сына наголо. Потому-то этого мальчугана, когда он еще еле ходил, уже прозвали Ли Блестящая Голова, а потом и просто — Бритый Ли. С детства все звали его так, даже мать и та стала звать Бритым: когда она окликала его, то невольно вслед за «блестящим» добавляла эту чертову «голову», и в конце концов стала звать уже просто как все. Даже когда он обрастал копной волос, и тогда его звали Бритым Ли. Став взрослым, он решил, что раз уж его и при волосах, и без волос все одно зовут Бритым, то не грех будет заиметь себе самую что ни на есть настоящую бритую голову. Тогда он еще не стал нашим лючжэньским мультимиллионером, а был обычным бедным пареньком. Он узнал, что поддерживать собственную безволосую голову в должном виде совсем непросто, что выходит это гораздо накладнее, чем стричься, как все. Он даже хвастал этим, где мог, приговаривая, что от бедняцкой жизни приключаются те еще расходы. Его брат Сун Ган ходил стричься раз в месяц, а Ли ходил по меньшей мере дважды. Всякий раз он просил парикмахера взять самую блестящую бритву и обрить ему черепушку, словно то был подбородок, чтоб она стала гладкой и блестящей, как шелк, чтоб сверкала ярче самой бритвы. Так превращался он всякий раз в настоящего Бритого Ли, с самой что ни на есть заслуженной бритой головой.