Потом из дымного марева, будто из преисподней, появляется всадник на вороном коне, и Огородников без труда узнает в нем подъесаула Кайгородова, туземный дивизион скачет за ним с гиканьем и свистом… Сверкают сабли. Огородников рвет, рвет из кобуры наган - никак не может вырвать. А Кайгородов, смеясь и что-то крича, летит прямо на него - и нет сил сдвинуться с места. Он просыпается весь в горячем поту, с бьющимся где-то у самого горла сердцем, и некоторое время лежит неподвижно, не веря еще и в то же время радуясь уже, испытывая облегчение оттого, что цел он остался и выбрался из этой заварухи, можно сказать, невредимым. Но вскоре эта радость уступает место мыслям тяжелым и горестным, которые не отпускают его ни на минуту - даже во сне: как же ты, Степан Огородников, не сумел сохранить и вывести людей в безопасное место… А где оно сейчас, место безопасное, где?
Огородников лежит на жестком дощатом топчане подле окна, за которым, высветив стекла, нарождается новый день, еще не созревший окончательно, а только обозначенный на востоке светло-розовой полосой, продолговато-узкой, как сабельный шрам… Кажется, весь мир, от края и до края, во всем видимом и невидимом пространстве, рассечен надвое - и между этими двумя неравными частями, еще живыми и горячими, зияет свежая кровоточащая рана… Огородников отворачивается от окна. Однако от мыслей своих не отвернешься. Нет! А ведь могло быть иначе, думает, все могло быть не так, если бы не допустил он тогда просчет и не повел отряд на Березовку, а повел бы в обход… Он и хотел это сделать потом, но было поздно. А может, просчет был допущен раньше? Нет, никогда он себе не простит этого, никогда! Потому что он остался жив, а… Почему именно он остался жив, а другие погибли? Удачливее, проворнее, опытнее он других? Или больше других жить хотел? А разве другие не хотели? Мучительными, тяжкими были эти раздумья. Но еще более тяжким было незнание: что там сейчас и как? Где Двойных? Бачурин, Селиванов? Почему не вернулся в условное место Павел? И что с учительницей, ушла ли она из Безменовки? Что с другими, кто уцелел? Нет, нет, он верил, что окончательная победа - впереди. Но в том, что жертвы эти не напрасны, Огородников не был сейчас уверен: в том-то и дело, что напрасны! Ведь если бы не этот его просчет… Но революция зиждется не только на умных и точных расчетах, а, к сожалению, на таких вот ошибках и просчетах, - подумал он вдруг, как бы пытаясь найти себе оправдание, себе и всему, что случилось. - Иначе все шло бы как по маслу. И не было бы сейчас по всей Сибири, а может, и по всей России, такого жестокого и кровавого разгула, не было бы чехословаков ни в Новониколаевске, ни в Бийске, не было бы ни сатуниных, ни кайгородовых…
Кто сказал, что революция победит легко и бескровно? А никто не сказал, а сам он думал так, Степан Огородников, потому что хотел и очень спешил, торопился победить.
Огородников поднялся и еще раз посмотрел в окно, за которым все ярче разгорался день - и над лесом, по гори зонту, уже не сабельной раной виделся красный разлив зари, а расплескавшимся в полнеба алым полотнищем… Огородников почувствовал острый холодок внутри, где-то под сердцем, словно бы не в природе что-то преобразилось, а в нем самом, в его душе.
И тогда он поднялся окончательно, оделся и вышел во двор. Трава была волглой и тяжелой от росы. Он шел по ней, высоко поднимая ноги. Звенели и свистели на все лады птицы, благословляя новый день. Огородников прошел немного и увидел Филофея Демьяныча. Распахнув омшаник, он выносил и ставил одну к одной новые колоды…
- Прибавленья ждете? - догадался Огородников.
- Две семьи уже отроились, - сказал старик. - Кабы другие не приспели.
- Давайте помогу.
Огородникову захотелось поработать. Да и рука теперь меньше беспокоила: кость оказалась целой, а кожа и мякоть на молодом теле срастались быстро. Старик, однако, не одобрил его рвения:
- Ты, паря, не егозись. Побереги руку. Она тебе ишшо пригодится.
Днем приехал Корней Лубянкин. Огородников ждал Варю, а приехал Корней. И новости привез невеселые. Сатунин и до Шубинки добрался. Всего и пробыл-то один день, а натворил - за год не расхлебаешь… Корней не мог спокойно говорить, голос у него дрожал, срывался:
- Средь бела дня разбой учинил. Сусеки под метелку. Лучших лошадей позабирали. А кто несогласный был - того секли нещадно и не глядели, баба то или мужик… - Корней перевел дух, посмотрел на Степана, потом на Филофея Демьяныча. - Попить бы чего. Нутро горит.
Старик ушел в избу. А Степану вдруг вступило в голову: не стряслось ли чего с Варей? Но опасения оказались напрасными.
- Да ничего с ней не стряслось, - поморщился Корней. - А вот Гнедка забрали.
- Дак ты куда глядел? - возмутился старик. Он только что появился, держа в руках ковш с медовухой. - Такого коня отдать!..
- А ты б не отдал? - глянул сердито Корней и, взяв ковш у него из рук, жадно припал, большой острый кадык заходил у него по шее, как поршень, густые капли стекали но подбородку. - А ты б не отдал? - выдохнул, опорожнив ковш. - Кабыть прижмут к стенке да за горло возьмут…
- Это ж надо, такого коня лишиться! - совсем расстроился старик. - Эдак с тебя последние портки сымут, а ты молчи…
- И сымут! А ты как думал? Не только портки… - Корней резко повернулся и задрал подол рубахи. - На, полюбуйся. Видал, как разукрасили?
Спина его вдоль и поперек была исполосована, сплошь в кроваво-синих набухших рубцах. При виде столь неожиданной картины старик смутился и даже сник:
- Дак это хто тебя эдак?
- Дед Пыхто, - раздраженно сказал Корней, осторожно опуская рубаху.
- Вот лихоимцы! - возмутился старик. - Дак это за што они тебя эдак, Корнеюшка?
- А за то… Как говорено, за свое же жито та й была побита!
- Вот наказание, так наказание, - вздыхал Филофей Демьяныч, вконец расстроенный. - Сроду не думал, што после царя власть пойдет по рукам - то одне завладеют, то другие перевернут… Никакого порядка.
- Порядок самим устраивать надо, а не ждать, когда манна с неба посыпется, - сказал Огородников. - А переворот, Филофей Демьяныч, был в России один: в октябре прошлого года. Все остальное - видимость одна.
- Это как видимость?
- А так: временно все это, без якорей. Они вон и правительства свои не иначе как временными называют. Вот и кумекай, что к чему.
Корней курил, молча слушая, потом сказал:
- А если, к примеру, вот здесь переворот учинился? - постучал себя кулаком по груди. - Тогда как?
- Тогда это хорошо, если так, - улыбнулся Огородников. - Это значит, Корней Парамоныч, что самосознание в тебе просыпается. И я, по правде, очень этому рад.
- Какая там радость! - махнул рукой Корней. - А новостей я тебе могу и других подкинуть…
Давай. Что еще за новости?
- Мобилизация добровольная объявлена, - курнув и выпустив изо рта дым, сообщил Корней.
- Мобилизация да еще добровольная - это как? - не понял Огородников. - Откуда у тебя такие сведения?
А вот отсюда… - Корней достал из кармана брюк многократно сложенную газету и протянул Степану. - Погляди, может, я чего не понял…
Огородников развернул газету "Алтай", нашел крупными буквами набранное "Военное объявление", пробежал несколько строчек, пытаясь уловить смысл, вернулся к началу и прочитал вслух:
- "Сибирское Временное правительство…" Вот и я говорю: временное! - усмехнулся и начал снова: - "Сибирское Временное правительство во имя спасения Родины и светлого будущего процветания неисчерпаемо-богатой Сибири, призывая граждан выполнить свой долг перед страной, приглашает каждого верного сына родины вступить на службу в Сибирскую добровольческую армию, чтобы стать истинным защитником исстрадавшейся нашей матери-Родины. Принимаются в армию все граждане не моложе восемнадцати лет, не запятнанные нравственно…"
Огородников дочитал до конца, еще раз бегло просмотрел текст и глянул на Корнея:
- Ну, и как ты воспринимаешь это?
- А бес его батьку знает! - мотнул головой Корней. - Сказывают, добровольческая армия таких, как Сатунин, не одобряет.
- Кого ж она одобряет? И против кого собирается воевать? Об этом ты не думал? Не для того ж ее создают, чтоб сводить счеты с Кайгородовым да Сатуниным… Тут и слепому видно, - тряхнул газетой Огородников, бумага сухо зашуршала в его руке. - Ну, а другие как отнеслись к этому призыву?
- По-разному.
- Так. Небось и добровольцы уже объявились?
- А то как же!
- Много?
- А я не считал… кабыть не мое дело.
- Вот тебе и кабыть, чтобы себя не забыть! - Огородников задумался, а надумав что-то, повеселел. - Послушай, Корней Парамоныч, а не поехать ли нам в Шубинку вместе? Сегодня, сей же час, не откладывая на завтра.
- Зачем? - насторожился Корней.
- Соберем вечерком надежных мужиков да парней, поговорим по-хорошему. Разберемся, что к чему. Нельзя откладывать. Понимаешь, Корней Парамоныч, нельзя!
Корней заколебался:
- А не опасно? А ну как опять Сатунин вернется? - Сатунин дважды в одно место не возвращается. Во всяком разе предусмотрим и этот вариант. А бездействовать сейчас и того опаснее. Нет, нет, надо ехать.
- Смотри, как бы хуже не было.
- А это, Корней Парамоныч, и от тебя зависит, - многозначительно заметил Огородников. - Вот и давай вместе подумаем.
- Ну-к што ж, коли так, давай подумаем, - поколебавшись, согласился Корней. - Кабыть и надумаем што…
- Ты пойми одно: нельзя допускать, чтобы люди, не подумавши, в эту армию вступали, добровольно голову свою толкали в петлю…