- Как освободить? Но-о…
- Я сказал, освободить! - резко оборвал его Сатунин. - И без всяких "но". Так надо, - добавил мягче. И усмехнулся. - Политика. Дипломатия. Ради нее, корнет, на что только не пойдешь!..
После жарких, ведренных дней наступило похолодание. Видно, где-то в горах выпал снег, Пошли дожди, неторопливые и нудные. Перемена погоды подействовала на Сатунина удручающе. К тому же, как стало известно, Омск был уже осведомлен о его действиях и отнесся к ним весьма сурово и неодобрительно. Больше того, приказом управляющего военным министерством генерала Гришина-Алмазова Сатунин объявлялся мятежником. Телеграмма, экстренно разосланная в Барнаул, Бийск и Улалу, была недвусмысленной:
"15 июля 1918 года, - говорилось в ней, - в селении Улала образовался какой-то Горно-Алтайский центральный военный совет в составе капитана Сатунина, корнета Лебедева и других неизвестных лиц. Считаем Сатунина военным мятежником и предлагаем ему прекратить самовольную деятельность по организации Советской власти. Приказываю немедленно ликвидировать эту авантюру. Сибирское правительство и я не допустим существования опереточных республик. Все участники этого заговора должны быть арестованы и препровождены в Омск.
Управляющий военным министерством и командующий армией генерал-майор Гришин-Алмазов".
Сатунин, ознакомившись с этим приказом, пришел в ярость:
- Какой заговор? Какая Советская власть? Да они что там… в своем уме или рехнулись окончательно!
Однако оставаться в Улале было небезопасно, и Сатунин решил отходить на Чергачак. Магазины местных купцов и лавочников были освобождены от "излишков" - мануфактуру, кожи, бакалейные товары погрузили в телеги и брички, и обоз тронулся в путь.
Доктор Донец, исполнявший обязанности секретаря управы, настиг Сатунина, когда тот одной ногой стоял уже в стремени, и потребовал освободить трех граждан Улалы, арестованных без всякого на то права…
- А вы по какому праву предъявляете мне эти требования? - спросил Сатунин.
- По праву законности.
- Вы что же, считаете мои действия незаконными?
- Не я один так считаю. Правительство такого же мнения…
- Какое правительство? - не вынимая ноги из стремени и находясь в столь неловкой для него позе, насмешливо прищурился Сатунин. - Какое правительство?
- Законное.
- Законность нынче не в моде, и говорить о ней, по меньшей мере, глупо. Что еще?
- Вами арестованы служащие управы. Двое из них больны. И я как врач вынужден констатировать…
- Ну, хватит! - оборвал его Сатунин. - Констатировать буду я. Найденов! - Унтер-офицер был рядом. - Доктор очень жаждет быть в нашем обозе. Возьмите его… под стражу.
- Меня? - изумился и не поверил Донец. - Но это… это же нарушение всяких норм.
- Нормы, гражданин доктор, я сам себе устанавливаю.
- Я член управы.
- Плевать мне на вашу управу! - Сатунин сел наконец в седло и, тронув коня, добавил насмешливо: - Среди арестованных есть больные… вы же сами констатировали. Так что врач нам нужен позарез.
Татьяна Николаевна изменилась за эти дни до неузнаваемости - лицо осунулось, потемнело, движения были вялыми и неуверенными. Видимо, ей не сказали, куда и зачем ведут, и она растерялась, увидев Гуркина. Григорий Иванович подошел к ней. Взгляд ее остался холодным и отсутствующим. Он осторожно взял ее руку, и рука ее тоже было холодной и безответно-вялой.
- Здравствуйте, - сказал он тихо. - Вы очень устали, Танюша? - спросил и вдруг понял всю неуместность и бестактность этого вопроса. Но о чем и как говорить - не знал. - Успокойтесь. Очень вас прошу, Таня, успокойтесь. Теперь все самое худшее позади. Теперь вас никто не обидит… - говорил и видел, что она никак не реагирует на его слова, как будто не слышит. Гуркин умолк и с минуту разглядывал ее лицо, отрешенно-холодное, безразличное, с резкой и некрасивой складкой у рта, делавшей ее какой-то неузнаваемой другой, непохожей на себя; и он еще заметил на виске у нее, около уха, маленькую ссадинку, густо наплывшую синеву под глазами, безвольно опущенные плечи… "Боже мой! - подумал он, чувствуя перед ней и свою вину, хотя в чем его вина - трудно было представить. - Что они с ней сделали!"
Потрясение было столь велико, что в конце концов он и сам растерялся, не зная, что делать, как быть и чем ее утешить. Однако он попытался все же это сделать.
- Таня, милая, поверьте: теперь вы в полной безопасности. И я сделаю для вас все возможное. Скажите же хоть слово… Таня!..
Он усадил ее, в кресло, подле стола, потом выглянул в соседнюю комнату и попросил там кого-то приготовить чай и позвать доктора… Когда же он снова вернулся к столу, Таня сидела, неестественно выпрямившись и слегка запрокинув голову, и беззвучно плакала. Губы ее кривились и вздрагивали, слезы текли по щекам. Гуркин обеими руками взял ее за плечи, и она вдруг прижалась к нему, не в силах больше сдерживать рыданий. И долго не могла успокоиться.
- Ну, ну, теперь что же, теперь уже ничего… - бормотал он, чувствуя, как у самого холодеет и сжимается все внутри. - Прошу тебя, успокойся. Ну? Успокоилась?
Она кивнула, всхлипывая и закрывая ладонями заплаканное лицо.
- Григорий Иванович, скажите, что мне делать? - спросила, не поднимая головы. - Как дальше жить?
Гуркин провел рукой по ее волосам, погладил, как маленькую, как иногда он ласкает и тешит своих детей, и тихо сказал:
- Прежде всего, Танюша, тебе надо отдохнуть, успокоиться. Прийти в себя.
- Во мне ничего не осталось…
- Это пройдет. Вот отдохнешь, успокоишься - и все пройдет.
- Нет, - покачала она головой. - Это никогда не пройдет. Они все убили. Все! - Она отняла ладони от лица и впервые прямо и пристально взглянула на Гуркина. - Они сделали со мной все, что могли… Что же пройдет? Они убили Вадима Круженина… Убили на моих глазах. Где же тот старик с посохом, почему он не пришел и не выручил? Почему он не спас мальчика?…
Гуркин не знал, что ей сказать, что ответить.
- Вадим Круженин? Это профессора Круженина… Да, да, я помню этого юношу. Но как, как это могло случиться, где?
- Он с ними был. Но он не был таким, как они… Не был! Григорий Иванович, что происходит? Скажите.
- Отдохни, Танюша, - ласково и мягко он сказал. - А после мы обо веем с тобой поговорим. Решим, что делать. Через две недели в Томске начнет работу Областная дума. Я тоже приглашен. Вот и поедем вместе.
Принесли чай. А еще через несколько минут доложили, что доктор Донец арестован.
- Как арестован? - Гуркину показалось это невероятным. - Что за чушь! - не поверил он. - Быть этого не может. Узнайте точнее.
Ему сказали, что точнее быть не может: доктор арестован по личному приказу Сатунина и вместе с другими пленными отправлен обозом на Чергачан.
В тот же день из Улалы одна за другой были отправлены две телеграммы. Первая в Барнаул, в губземуправу:
"Четырнадцатого июля под лозунгом автономии капитан Сатунин объявил военную диктатуру. Каракорумуправа снимает с себя всякую ответственность. Сегодня Сатунин всем отрядом вышел на Чергачак, в сторону Онгудая, арестовав при этом врача Донца. Просим возбудить ходатайство перед центральным правительством об освобождении единственного в округе врача".
Вторая телеграмма в Онгудай Аргымаю Кульджину:
"Предлагаем немедленно распустить мобилизованных вами инородцев. Никакого содействия Сатунину не оказывать".
А спустя несколько дней уже самому Сатунину:
"Каракорумуправа с вашими действиями не согласна. Поднятый вами мятеж вводит в заблуждение инородческое население, а посему все ваши распоряжения Управа не исполняла и впредь исполнять не намерена. Г. Гуркин". И еще одна: "Онгудай, капитану Сатунину, 24 июля, среда. Предлагаем немедленно распустить образованный вами Военный совет - как самочинное образование. Каракорумская управа, избранная всем народом Алтая, ждет окончательного установления форм управления только от Учредительного собрания, но не силой оружия, как это делаете вы, а силой разума и законности. Если вы действительно любите Алтай и народ его, распустите вашу самочинную организацию, подчинитесь Временному Сибирскому правительству, под покровительством которого работает Каракорумская управа и весь алтайский народ. Председатель Каракорумуправы Г. И. Гуркин".
Ранним субботним утром, двадцатого июля, член управы Степан Гуркин отправился в Онгудай на выручку единственного в округе врача. Предприятие было рискованным, однако другого выхода не было: доктору Донцу грозила опасность - и надо было во что бы то ни стало его вызволить. Степан Гуркин выехал в сопровождении небольшого отряда каракорумских гвардейцев, полагаясь не столько на эти силы, сколько на свою "неприкосновенность" - как члена Военного совета, в состав которого был он введен несколько дней назад…