***
Среди ночи вспыхнул в Безменове пожар. Пламя взметнулось к небу, слизывая звезды, и в жарком свете его видно было, как трещат и рушатся стропила дома…
Лаяли с протяжным воем собаки в разных концах деревни.
Люди выскакивали на улицу, спрашивали друг друга.
- Где горит? Кто горит?
- Кажись, Огородниковы…
Однако сатунинские солдаты никого близко не подпускали.
И к утру от огородниковского дома остались одни головешки.
24
И середине лета раздробленные остатки красногвардейских и повстанческих частей пытались еще оказывать сопротивление двигавшимся с юга, от Кош-Агача, по Чуйскому тракту, карательным отрядам Серебренникова и штабс-капитана Сатунина, объявившего себя "военным диктатором" Горного Алтая, а с северо-запада, со стороны Бийска и села Алтайского, регулярным соединениям полковника Хмелевского и капитана Федоровича… Однако остановить их не могли - слишком неравны были силы. Обескровленные, обезглавленные красногвардейские группы, лишенные прилива свежих сил, боезапасов и продовольствия, не имевшие к тому же никакой связи друг с другом, поспешно отходили одни к Уймону, в глубину гор, другие к станице Чарышской, надеясь найти там поддержку среди казачьего населения. Увы! Поддержки не было - знать, не приспело еще время. Обстановка же для контрреволюционных сил складывалась благоприятной - и силы эти выглядели в то лето грозными и несокрушимыми. Помимо регулярных частей, действия которых координировались главнокомандованием Временного Сибирского правительства, в предгорных районах и по Чуйскому тракту, в больших и малых деревнях, усилиями кулаков и монархически настроенных офицеров, выжидавших и выждавших своего часа, спешно сколачивались добровольческие дружины. Все они считали себя так или иначе обиженными Советской властью и мстили ей с особой яростью и злобой, подавляя малейшие признаки и остатки ее в деревнях. Особой жестокостью отличались "Алтайская дружина" урядника Кирьянова и "туземный дивизион" подъесаула Кайгородова. Но и они выглядели ангелами в сравнении с "атаманом" Сатуниным, зверства которого доходили до садизма и вызывали ропот и недовольства даже среди его приближенных… Несколько дней назад в Онгудае он учинил расправу над совдеповцами, которых выдали местные кулаки; в Мыюте арестовал около шестидесяти человек, заподозренных в сочувствии большевикам, - и пошла в ход плетка. Десять человек были замучены. В Безменове остались два трупа - бывший фронтовик Михей Кулагин скончался, не приходя в себя, после тяжких побоев, нанесенных плеткой унтер-офицера Найденова, и прапорщик Круженин…
Оттуда Сатунин двинулся на Улалу, захватив с собой пленных, среди которых была и безменовская учительница… Сатунин понимал, что в Улале никто не ждет его с распростертыми объятиями, поскольку никому не хочется добровольно выпускать из рук власть - и был готов к любым неожиданностям.
Улалу, однако, заняли беспрепятственно. Вошли без единого выстрела. Правда, и встречи торжественной не было, - ни хлеба-соли, ни колокольного звона… Может, это и к лучшему. Сатунин расквартировал свое воинство, разместил арестованных в подвале купца Хакина, произвел новые аресты и потребовал от каракорумцев немедленных переговоров. Гуркина в это время не было в Улале. Пришлось довольствоваться встречей с подполковником Катаевым.
- Моя платформа, надеюсь, вам известна? - спросил Сатунин, не скрывая раздражения.
- Известна.
- Тем лучше будет договориться.
- К сожалению, вести переговоры я не уполномочен, - уклонился военспец Каракорума. Сатунин презрительно на него посмотрел:
- Какую же роль, подполковник, вы исполняете в этой клоаке?
Катаев вспыхнул:
- Попрошу, штабс-капитан, выбирать выражения.
- Да бросьте вы! - поморщился Сатунин. - Сейчас не до сантиментов. Давайте говорить прямо.
- О чем?
Сатунин подумал немного:
- Во-первых, надо принять совместный меморандум.
- Меморандум? - удивился подполковник и пожал плечами. - На кой черт вам этот меморандум?
Сатунин протяжно зевнул, провел пальцами по глазам и с силой потер виски.
- На всякий случай. Авось пригодится. А вы что предлагаете?
- Ни-че-го. Я же вам говорил: не имею полномочий. И потом, - помедлил чуть, - сдается мне, штабс-капитан, что вам не меморандум нужен, а признание Каракорумом вашей диктатуры…
- А ты дипломат, подполковник, - усмехнулся Сатунин. - Как в воду глядел. Надеюсь, ты-то понимаешь, на чьей стороне сила?
- Понимаю.
- Вот и прекрасно! Думаю, Гуркин тоже поймет… После разговора с военспецем Каракорума Сатунин решил, что здесь, в этой клоаке, ухо надо держать востро А главное, никаких церемоний и сантиментов. Он приказал перекрыть все въезды и выезды, усилить наряды, установить пулеметы на всех основных улицах - на крышах домов, на колокольне… Ему доложили: святые отцы недовольны его самоуправством и просят не осквернять божьи храмы. Сатунин отмахнулся:
- Бог простит. А со святыми отцами у меня нет времени вести переговоры. Передайте, что я им добра желаю, пусть и они по-доброму себя ведут. А то ведь я тоже могу обидеться…
На другой день, под вечер, вернулся Гуркин. И Сатунин решил сам нанести председателю Каракорум-Алтайской управы визит. Гуркин встретил его подчеркнуто сухо и даже неприветливо. Кивнул на стул. Подождал, пока Сатунин усаживался. Спросил раздраженно:
- Скажите, по какому праву въезд в Улалу закрыт? пришлось простоять битый час, пока меня пропустили…
- Приносим свои извинения. Это наши часовые перестарались. А въезды перекрыты исключительно с одной целью: не допустить никаких провокаций… Надеюсь, это не только в наших, но и в ваших интересах.
- Слишком многих волнуют наши интересы. Сатунин пропустил мимо ушей эти слова.
- Аргымай передавал вам поклон, - сказал он после паузы, и это прозвучало как пароль. Гуркин поднял голову и посмотрел на Сатунина пристально:
- Вы знаете Аргымая?
- А кто его не знает? Знаю и Аргымая, и брата его Манжи. Кульджины - хорошие люди. Они и о вас, Григорий Иванович, очень высокого мнения, - улыбнулся Сатунин, решив на этот раз действовать дипломатичнее. - И мне, по правде говоря, не хотелось бы иметь другого мнения…
- Мнение должно быть у каждого свое, - сухо возразил Гуркин.
- Да разумеется, я тоже ценю это в людях, - пытался дипломатничать Сатунин, хотя давалось ему это нелегко, и он в конце концов выдохся. - Давайте говорить прямо. Объявленная мною военная диктатура, хотя и крайняя мера, но исключительно важная и необходимая. И она в наших общих интересах.
- Что же у нас общего? - спросил Гуркин.
- Любовь к Горному Алтаю. Разве этого мало? Наша цель - искоренить сам дух большевизма, отстоять тем самым законные права алтайского народа на самоопределение…
- Слишком много невинной крови проливается, штабс-капитан.
- Почему же невинной? Всякие жертвы - это неизбежность войны. Я вас понимаю, вы человек сугубо штатский, художник по натуре, и на многое смотрите другими глазами, чем мы, люди военные…
- Это что же за взгляд у вас, у военных, такой особый? - иронически поинтересовался Гуркин.
- Нам чужд всякий пацифизм. И я лично другого пути не вижу и не знаю. Подскажите, если вы знаете, - Сатунин выжидающе помедлил, по Гуркин не ответил. - Вот видите, и вы не знаете. Мне, Григорий Иванович, хочется одного: чтобы Каракорум поддержал нас но двум главным линиям. Первое: Военный совет, в руках которого должна быть сосредоточена вся полнота власти.
- Иначе говоря, всю полноту власти вы хотите сосредоточить в своих руках?
- А почему бы и нет, если это на пользу дела! К тому же в Военный совет войдут и ваши люди.
- А если Каракорум не пойдет на это?
- Боюсь, что это будет самая большая ошибка Каракорума. И второе, - считая, должно быть, вопрос о "военном совете" решенным, перешел к другому. - Нужен указ об автономии Горного Алтая. Надеюсь, вы сознаете, насколько важно это сегодня, когда решается судьба народа…
- Автономия, штабс-капитан, давняя мечта нашего парода. Об этом говорилось и решалось на недавнем нашем съезде… Однако на каком основании и для чего нужен этот указ сегодня?
- На основании наших общих интересов, - сказал Сатунин и встал. - Прошу вас подумать об этом. И дать ответ завтра.
- Хорошо. Мы подумаем, - пообещал Гуркин и решился заговорить о том, что беспокоило его и не выходило из головы на протяжении всего разговора. - Просьба одна, штабс-капитан. Мне стало известно, что в Безменове арестована вами учительница Корчуганова… Считаю это недоразумением. И надеюсь на ваше благоразумие.
- Вас только учительница интересует? Гуркин пояснил:
- Она дочь моего давнего и хорошего приятеля. Прошу вас, штабс-капитан, освободить ее из-под стражи.
Сатунина удивила осведомленность Гуркина, но в то же время ему захотелось довести до конца роль дипломата и он, разведя руками, сказал:
- Ну что ж, как говорится, друг моего друга - мой друг. Считайте, что вопрос улажен.
Спустя некоторое время Сатунин говорил корнету Лебедеву:
- Нет, каков апломб! Они, видите ли, решили подумать - поддержать нас или не поддержать. А мне плевать на их поддержку! Обойдемся. Ладно, - несколько снизил тон. - Гуркин, конечно, профан в военном деле. Да и в политике, судя по всему, дальше Улалы не видит. Но авторитет у него в Горном Алтае большой, но следует об этом забывать. Послушай, корнет, что там с безменовской учительницей? - вдруг спросил, будто и впрямь ничего не знал о ней. Лебедев удивился:
Учительница? Так она ж под арестом. А что?
Надо освободить, - сказал Сатунин, чем еще больше удивил корнета.