Потом она взмахнула ими, и Стахурский снова увидел ее глаза. Они были теперь светлые, и на них были крапинки, словно веснушки на лице.
- Мария, - удивился Стахурский, - у тебя крапинки на глазах!
Она засмеялась тихо и счастливо:
- Это только летом. Осенью они исчезнут.
Потом она подбежала к выщербленному кирпичному столбику на углу перил, окружавших площадку, и подставила ветру лицо. Светлые пряди волос затрепетали и засветились на солнце. Стахурский тоже облокотился на перила. И так они стояли некоторое время молча.
- Труханов остров, - промолвил наконец Стахурский. - Мария, с Труханова острова наши штурмовали Киев! Как они могли! - В его голосе послышалось изумление, словно он сам никогда ничего подобного не делал на войне. И он тихо закончил: - Я люблю наш народ, Мария, и большей любви у меня нет. Вот здесь, на этом месте, я говорю тебе.
- И я тебе, - сказала Мария.
Он вдруг взялся за перила обеими руками, подтянулся и перескочил через балюстраду - в кусты акаций, на склон горы и покатился вниз.
Мария нагнулась, проскользнула под перила в кусты и побежала за ним. Она догнала его на нижней площадке и схватила за руку.
- Ты с ума сошел!
И, взявшись за руки, они побежали вниз с обрыва, прямо по скату сквозь бурьян и кусты, то падая, то цепляясь за ветви, - прямо на Подол. Мария смеялась, а потом и смеяться перестала - зашлась, как младенец от плача. Они остановились только в самом низу, тяжело дыша, Мария держала в руках каблук от башмака.
- Ничего, - отдышавшись, сказал Стахурский, - зато не пришлось толкаться в фуникулере. А каблук мы сейчас приделаем. - Он взял камень и стал выравнивать гвоздики.
Лодочку - маленькую, только для двоих, - они нашли на берегу, около того места, где когда-то была водная станция "Динамо".
Хозяин лодки - перевозчик - был маленький человек неопределенного возраста, но запоминающейся наружности. Седые волосы его были низко острижены, но лицо свежее, как у юноши. И он был таким загорелым и крепким - даже не верилось, что такие бывают на свете. Его тело было бронзовым и словно литым: мускулы выдавались, как перевясла, и от каждого движения бегали под кожей, как живые существа.
Мария, перед тем как ступить в утлую лодочку, тронула ее носком башмака:
- А она выдержит двоих?
Перевозчик сплюнул сквозь зубы.
- В сорок третьем выдерживала четверых, при четырех пулеметах Дегтярева и шестнадцати дисках. Кроме того, мы брали еще десяток гранат. Если бы понадобилось, эта посудина выдержала бы и противотанковую пушку. Только пушек тогда у нас не было. Мы делали связки из четырех гранат и так подрывали их "тигры" и "фердинанды".
Стахурский пристально посмотрел на лодочника.
- Вы были в частях, штурмовавших Киев с реки? Вы красноармеец или офицер?
- Нет, - ответил лодочник, - я водолаз. Только при оккупантах не хотелось лезть в холодную воду. Нам больше нравилось топить фашистов.
Он оттолкнул лодчонку, и острый нос ее разрезал прибрежную тихую воду.
- Задержите завтра лодку с утра! - крикнул Стахурский. - Я приду и возьму ее на весь день.
- С утра навряд ли, - откликнулся лодочник. - Мы тут только после работы, по вечерам и в выходные дни. А вообще мы водолазы и поднимаем со дна затопленный флот.
Мария погрузила весла в воду и широким взмахом повела лодку вперед.
- Чудесный человек, - сказала она.
Стахурский оглянулся. Лодочник стоял у самой воды, заложив руки в карманы брюк. Его оголенный до пояса торс был весь в клубках упругих мускулов. Стахурский внезапно догадался, что ему напоминает этот бронзовый человек. Он был удивительно похож на корешок калгана - "корень от семидесяти болезней и от живота", как говорят в народе, - сродни тибетскому жень-шеню.
Они поплыли наперерез течению, прямо на Труханов остров. Стахурский крепко держал руль, лодка шла ровно, не петляя, немного наискось течения; вода с левого борта плескалась и звенела под ударами весла. На фарватере Стахурский поставил нос лодки против течения, и они поплыли через реку почти по ровной линии. Солнце светило в спину Стахурскому, оно уже близилось к горизонту и сейчас было на уровне Владимирской горки; легкий, пахнущий солнечными ароматами летнего дня бриз ласкал их слева. Это был запах камыша, неспелых яблок и смолы.
Мария гребла сильно, и мускулы на ее руках напрягались шарами, по-мужски.
Когда они вышли из фарватера, Стахурский сказал:
- Чудесная лодочка, легкая и хорошо слушается руля. Завтра договорюсь с ним на месяц - полтора - до холодов. Месяц - другой хочется половить рыбу, побродить по камышам, может, пострелять что-нибудь… Как ты думаешь, уступит он мне свою лодочку?
- Не знаю, - сказала Мария.
Когда лодка врезалась в песок, Мария выскочила первая и сразу предложила:
- Купаться! Прежде всего купаться, пока есть солнце. Я не люблю лезть в воду ночью, когда вода черная.
- Ну, - откликнулся Стахурский, - а Буг мы переходили ночью и в Быстрицу тоже полезли перед рассветом, да еще пятого ноября.
- Так то не купаться… а так было нужно.
Они быстро разделись, нашли яму у берега, потом стали рядом на обрыве, Мария скомандовала: "Раз-два-три" - и они вместе прыгнули. Когда Стахурский вынырнул, Мария плыла уже далеко, к фарватеру, и он догнал ее широкими саженками. Догнав, схватил за ногу и утопил. Мария сразу вынырнула, отряхнула воду с волос и поплыла дальше. Мягкая, нежная, рыжая днепровская вода полоскала их загорелые тела.
- Ты где так загорел? - спросила Мария.
- На Дунае.
- А я на Днепре.
И это, пожалуй, были все слова, которыми они обменялись во время купанья. Они купались сосредоточенно, наслаждаясь всем существом, и в эти минуты, кроме купанья, для них ничего на свете не существовало.
Уже стоя на берегу, греясь в последних лучах заходящего солнца, подрагивая от предвечерней сырости и чувствуя каждую клеточку своего тела, Стахурский сказал:
- Ты знаешь, после войны меня тянет к физическому труду. Вот пошел бы валить лес, таскать какую-нибудь кладь, рубить дрова. Прямо тоскую об этом. Может, правда, подумать серьезно о смене профессии.
- Это чисто физиологическое… Это просто твое тело хочет утвердить свое бытие.
Мария произнесла это таким наставительно-лекторским тоном, что они оба засмеялись.
Солнце скрылось за холмами, на реку сразу опустились сумерки. Но вверху небо было еще лазурным, и облака позолочены по краям - там вверху был еще день. Людей на пляже становилось все меньше с каждой минутой. Десятки лодок сновали по реке, медленно плыли два парома, тарахтел катер, перевозя купающихся.
Они разошлись по кустам, переоделись, и когда снова пришли на то же место, Мария сказала, кивнув на небо:
- Вечерняя…
На ясном небе над городом замерцала первая звезда. Под склонами берега уже сгущались сумерки, быстро, как бывает только на юге.
Они уселись на пригорке под кустом и закурили. Днепр тихо плескался у их ног.
Мария сказала:
- Ты, верно, отвык от своей профессии за войну?
Огонек папиросы, вспыхивая, бросал багровые блики на ее побледневшее после купанья лицо.
- Понимаешь, ты и представить себе не можешь, как я мечтал о работе все это время. Прямо смешно, а порой бывало неловко. Помнишь, как под Трембовлей нас с тобой послали в село? - Мария кивнула головой. - И мы ночевали в скирде, а проснулись и видим - под скирдой расположились гитлеровцы. - Мария тихо усмехнулась. - Тогда нам не было смешно. Мы просидели целый день, в удушливом зное и пыли, не проглотив и маковой росинки и не имея возможности пошевельнуться.
- Да, - пожаловалась Мария, - у меня так тогда затекли ноги, странно, что я не кричала от боли.
- Ну вот. А мне, знаешь, тогда было совсем легко.
Мария с удивлением взглянула на Стахурского.
- Понимаешь, только накануне, когда мы, помнишь, ночевали на разрушенном сахарном заводе, мне приснилось, что я работаю прорабом на строительстве громадного сахарного завода. - Стахурский тоже усмехнулся. - Ну, понятное дело, ведь вокруг торчали эти страшные руины. И вот снится мне, что пролет цеха центрифуг надо сделать протяжением в пятьдесят метров и я должен класть перекрытия без промежуточных опорных конструкций, чтобы максимально расширить полезную площадь пола. Ну, да это не имеет значения, - Стахурский махнул рукой, - этой техники ты все равно не поймешь. Я страшно сердился тогда во сне: как могли принять такой проект, что за кретин архитектор его составил? Так и проснулся сердитый и злой…
- Я помню это, - перебила Мария, - ты еще тогда утром поссорился с Виткупом, ну, этим командиром разведки, из-за того, что он не раздобыл сведений о передвижении противника, и сказал, что добудешь их сам. И тогда ты мне приказал одеться крестьянкой и, так как я хорошо говорю по-польски и по-украински, пойти с тобой. Мы пошли вдвоем и застряли в той скирде.
- Верно. Так вот, когда мы сидели там с тобой, я все еще был под впечатлением этого сна и от нечего делать начал прикидывать, как все же сделать это перекрытие, и так увлекся, что и дня не заметил: все вычислял, какая должна быть нагрузка железобетона на квадратный метр, какой поперечник перекладин…
- Ну, и что дальше? - нетерпеливо поторопила его Мария, когда он вдруг умолк. - Ты не думай, пожалуйста, что я не понимаю, - обиженно прибавила она, - я ведь работала чертежницей, и мне приходилось чертить перекрытия для пристроек.
- В самом деле? Прости… Но понимаешь, по-моему, это возможно, даже не увеличивая поперечника стен и не облегчая самого перекрытия и даже не увеличивая поперечника балок…
- Двухтавровых? - подсказала Мария.