Первая книга дилогии украинского писателя Ю.Смолича, роман "Мир хижинам, война дворцам", посвящена революционным событиям 1917 года на Украине и за её пределами, в частности и Петрограде.
Содержание книги охватывает период с Февральской революции до исторических июльских дней. На фоне общественных событий раскрываются судьбы героев романа - и среди них целого ряда лиц исторических, выведенных автором под их собственными именами.
Ю.Смолич использует и разрабатывает в книге огромный фактический материал, который в ряде случаев до сих пор широко не публиковался.
Вторая книга - "Ревет и стонет Днепр широкий" - посвящена борьбе за установление советской власти на Украине.
Содержание:
Апрель, 1 (перевод И.Карабутенко) 1
Апрель, 2 (перевод И.Карабутенко) 14
Май, 1 (перевод И.Карабутенко) 29
Май, 2 48
Июнь (перевод А.Островского) 70
Июль (перевод А.Островского) 89
Примечания 116
ЮРИЙ СМОЛИЧ
(роман)
Апрель, 1 (перевод И.Карабутенко)
ПОБОИЩЕ У СОБАЧЬЕЙ ТРОПЫ
азговор между двумя поколениями был серьезный. Они стояли рядом: Данила Брыль и Тося Колиберда - с сегодняшнего дня она будет называться только Брыль Тося, - стояли бледные и испуганные, но с видом решительным и даже вызывающим перед грозным Иваном Антоновичем Брылем, отцом, и еще более грозным Максимом Родионовичем Колибердой, тоже отцом. Меланья Брыль, мать, и Марфа Колиберда, тоже мать, тихо всхлипывали, припав плечом к плечу, к трех шагах поодаль, за изгородью палисадника.
Прозрачное весеннее утро сияло в эту пору над Печерскими ярами и Собачьей тропой. Молодежь Рыбальской улицы еще спозаранку потянулась к Днепру. Людей постарше тихий благовест лавры настойчиво звал на кладбище: наступило поминальное воскресенье. Но в двух соседних двориках - у Брыля я Колиберды, вот уже двадцать лет неразлучных друзей, - не было сегодня ни спокойствии, ни веселья: крик стоял неумолчный.
- Ну-у-у?.. - перекричал-таки всех старый Иван Брыль.
После этого наконец наступила тишина, да такая, словно бомба упала вдруг и вот-вот взорвется, разрушая все окрест. И только старый Максим Колиберда произнес тихо, но так быстро, будто из пулемета стрелял:
- Повтори, что ты сказал!..
Он ни сдвинулся с места, но казалась, будто он страшно суетится - так быстро от гнева менялось его лицо и ходуном ходило все его щуплое, но жилистое тело.
А богатырски скроенный Иван Брыль стоял как окаменелый, глубоко засунув руки в карманы. Он вытянул голову вперед так, что его могучие плечи приподнялись кверху и выгнулись горбом.
Данила Брыль понял, что рука отца вот-вот потянется к ремню, И он побледнел еще сильнее. Разве снесешь в восемнадцать лет прикосновение отцовского ремня?! Если уж дойдет до этого, то никто не поручится, что тут не произойдет беды.
Тося тоже была бледна. Но она казалась спокойнее: пожалуй, просто не сознавала опасности. В конце концов, ей ведь было только семнадцать лет.
- Мы поженились… - повторил Данила.
Старый Максим Колиберда взвизгнул:
- Что?!
И он шагнул вперед один только шаг, а казалось, будто он бросился бежать.
- Ну а ты скажи?
- Поженились… - едва пошевелила бледными губами Тося.
Мамы заплакали громче.
Чужими и дикими были их причитания в это радостное весеннее утро. Освободившаяся от снега земля распарилась под щедрым солнцем, у забора, уже закучерявилась нежная зеленая травка, грядки на огороде и клумбы в палисаднике уже были разрыхлены для рассады, почки на каштанах истекали клейким соком, тополь украсился сережками, а на березке появилась нежная листва. Воздух был полон душистых и опьяняющих ароматна апреля, дышалось легко и жадно, и звон церковного колокола разносился так далеко, что и сам шатер прозрачного неба как бы сделался выше и уж теперь-то был, вне всякого сомнения, бездонным и бесконечным. Да и речь тут шля не о мертвом, а о живом, не о смерти, а о зарождении новой жизни. А два женских, голоса все причитали, как над покойником.
Степенный Иван Брыль коротким движением руки остановил горячего и быстрого Максима Колиберду. Бомба еще не взорвалась, фитиль еще дымился и тлел. Мрачным, острым взглядом из-под кустистых бровей Иван впился и лицо юноши, своего родного и самого старшего сына. Сын был точнехонько таким, как и он сам, если накинуть юноше на плечи еще десятка три годков. Но ведь и Иван Брыль был когда-то таким, каков его сын сейчас, если б снять с плеч старика эти тридцать горемычных лет, проведенных у станка в цехах "Арсенала"! Как ж должен повести себя сын? И как бы поступил он сам, если был бы сегодня таким, как сын?
А Данила был парень хоть куда! Высокий, стройный, тонкий в талии и широкий в плечах; нос с горбинкой, как у степняка, и взгляд - ничего не скажешь! - орлиный. А над левой бровью чуб густой да черный! Казак!..
Только как же это он осмелился перечить отцовской воле! Да еще и черт его знает из-за кого - из-за такой невзрачной и плюгавой девчонки! Не была б она дочерью закадычного друга, плюнуть бы только да растереть!
Иван Брыль еще раз скользнул пренебрежительным взглядом по хрупкой, тонкой девчушке, стоявшей перед ним.
И верно, невидной, неказистой была Тося. На голову ниже Данилы - и какая голова! Голова у Тоси, как из сиротского дома, стриженая после испанки, из макушке, откуда у хорошей девушки должна коса расти, у нее был вихор, как у мальчишки-подростка! А волосы? Волосочки что остья; неизвестно даже, чернушка она или, может, белобрысая. Еще и платка никогда, не повязывала, вечно простоволосой гоняла под солнцем, - вот и растет на голове не то кудель, ни то конский волос, хоть леску сучи для удочки. А фигура? Утлая, плечики птичьи. Как же будет работать или детей рожать? Тоже еще, жена!
- Цыц! Молчать! - люто зыкнул Иван на женщин, и мамы испуганно умолкли. - Поженились? - Обернулся он зловеще к молодой паре. - Т-так! Мужем и женой, стало быть, будете? Сказать бы, отец семейства и заступница мать?.. Да разве не говорено тебе, сопляку, что парень сначала должен найти себе место среди людей, встать на собственные ноги, а тогда уже обзаводиться семейством?
Данила поднял голову.
- Теперь же свобода, - бросил он отцу, - каждому дорога открыта! И нет надобности, как при старом режиме…
Но старый Брыль гневно прервал его непочтительную речь:
- Вот как, значит, понимаешь свободу! И больше ничего тебе от свободы не нужно? - Глаза Ивана наливались кровью, лицо багровело, покраснел даже затылок. Старый Брыль постепенно приходил в ярость.
Данилу ответил дерзко:
- Теперь революция! Прошли уж времена…
- Ах ты ж, субчик! - взвизгнул Максим Колиберда и кинулся к парню, не сходя с места. - Выходит, для того мы революцию делали, чтобы вы, сукины дети…
- Подожди, Максим! - остановил его Иван Брыль. - Бить будем, но разговор не кончен. Отвечай, брандахлыст: без родительского, значит, благословения?
Данила, глядя и землю, угрюмо ответил:
- Вот и просим благословить…
- Просите? - загремел отец. - Теперь просите? Съели сало, тогда - дай каши! После венца да неси богов?.. Вы откуда к нам пришли? От попа?
- У попа мы не были, - нехотя отозвался Данила. И тут же поднял голову и остро взглянул исподлобья, точно так же, как смотрел на него отец. - Какие уж там попы, если революция!
Иван Брыль раскрыл было рот, чтобы гаркнуть на сына, но вдруг ocёкcя и промолчал.
Революция - то было священное слово для Ивана. Разве не он еще с тысяча восемьсот девяносто седьмого года - от первой киевской маевки в Голосеевском лесу - что ни год выходил демонстрировать пролетарскую сознательность.
Отцовский гнев начал остывать. Не только потому, что революцию Иван Брыл уважал, а еще и потому, что услыхал от сына: попу под епитрахиль голов не клали, - выходит, еще не венчаны, и дело, пожалуй, еще можно уладить…
И Иван пробурчал почти примирительно:
- Так какого же лешего болтаешь, дурень? Женились! Муж и жена! Разве это такое простое дело?
- Дели простое! - твердо отрезал Данила. - Как между парнем и девушкой бывает. Мужем и женой стали в Собачьих ярах…
Мамы вскрикнули и запричитали.
Но Данила добавил для ясности, чтобы уж ни у кого не оставалось сомнений:
- И порешили между собой: на всю жизнь! А прогоните из дома - сами будем жить, сами и проживем…