- Прикусил бы ты язык! - сердито ответил Рябчиков. - Ты только зашел сюда и уже без звездочки. С мясом ее вырвал!
- Потише на поворотах. Мы здесь все одинаковые.
- Я не гадюка, чтобы менять свою шкуру! - вспыхнул Мукагов.
- А пиджак? - спросил настойчиво неизвестный. Он достал из ранца краюху хлеба, кусок сала и выкинул просаленную газету на землю.
- Чего вы так сразу на меня?
- А ты чего на нас? - сурово спросил Шмель.
- А… представитель братского народа? Грузин? Армянин? Аварец? Может быть, таджик? - поинтересовался пленный, жуя сало.
- Для немцев я советский. А ты?..
- Я Вадим Перелетный! - ответил тот невозмутимым, немного хвастливым тоном. - Вам хочется есть? Хлеба могу дать. Сала магометанин не ест, а лейтенанту не дам, потому что он не удержал границы "на замке".
- Наверно, сюда без пересадки? И на фронте не побывал? - спросил таким же ироническим тоном Рябчиков.
- Из студенческой роты. Всю разбили немцы!
- А-а-а! - сказал задумчиво Рябчиков. - Думаю, откуда такой вумный здесь взялся? Наверно, закончил в этом году институт?
- Университет.
- Гм… И фамилия как у поэта! - заметил Рябчиков.
- Запорожская! - с гордостью сказал Перелетный, жуя сало и закусывая хлебом. - Казаки - мои предки.
- Непохоже! Не знаешь ты казаков! Слыхал о Паливоде, командире сборного батальона пограничников. Батальон Паливоды выбил немцев из Перемышля. Ребята подняли флаг над городской ратушей. А другой казак вместе с ребятами отогнал фашистов за Сан. И это на второй день войны! Вот это видно, что у ребят предки - запорожцы!.. Паливода! Орленко! Знали казаки, какие имена давать!
- Пропаганда! Никакие Паливоды и Орленки не выгоняли немцев за Сан. Это выдумало Советское информбюро для поднятия духа красноармейцев! - высказал свою точку зрения недавний студент Вадим Перелетный. - Так что не вышло у наших "малой кровью и мощным ударом!". Большая осечка случилась. И бесповоротная! И я в этом не виноват!
- А ты пробовал сам залепить немцу в челюсть или в морду? - с жаром прошептал Шмель.
- Мне тебя жаль. Тебе здесь все равно хана! Ты вот возьми съешь кусочек хлеба.
Мукагов посмотрел на руки Перелетного. Они были белые, без мозолей. Хлеба Шмель не взял.
- Лейтенант! - Перелетный протянул кусочек хлеба Рябчикову.
Василий отвернулся и вытер пересохшие губы.
- Ты посмотри на них! Подумаешь - пограничники! - с иронией сказал Перелетный.
- Дожуешь сало, можешь сказать надзирателям, что здесь пограничники, - со злостью прошептал Рябчиков.
- Нужны вы мне очень! - обиженно ответил Перелетный. - Погибнете вы и без моих доносов! Что, кавказец, зыркаешь глазами, как волк? Отсюда никуда не убежишь. Факт. Это за все грехи большевиков. Еще неделя - и Киеву конец, Ленинграду конец. Одессе конец. Ну а потом и Москве. Везде трещит оборона. Вот какой оказалась ваша правда.
- Правда на свете есть! - подчеркнуто, с нажимом сказал Шмель.
- Была у вас правда, а немцы взяли да перевернули ее на свой манер, - философствовал Перелетный.
- У наших людей - одна правда! - повторил Мукагов.
- Так, по-вашему, все, что происходит на фронте - бессилие командиров, штабов, отступление и тысячи пленных красноармейцев, и эта "яма", - все это ради этой вашей правды? - с насмешкой спросил Перелетный.
- Когда же ты успел увидеть наших командиров? - спросил Рябчиков.
- Вот ты, лейтенант, пограничник, и не предполагал попасть в плен. А попал. Разве ты виноват в этом?
- Раз так случилось, значит, виноват и я!
- Какое благородство! - скривился Перелетный.
Все замолчали. Рябчиков посматривал на Перелетного, а тот на них обоих. Василий был почти одинакового роста с Перелетным и, наверно, ровесник. Только один из них вынашивал план побега и всеми силами стремился к этому. Другой же доедал сало с хлебом, чтобы пойти к гитлеровцам и сказать, что он не согласен с политикой Советского правительства и поэтому не хочет быть ответственным за его поражение, а хочет жить и работать на родной земле без коммунистов.
- Чего ты как смола пристал к нам? Дожевывай сало и иди к коменданту! - угрюмо сказал Рябчиков.
- Пойду, а что? Они высококультурная нация. Понимают мою, нашу трагедию…
- У них тоже трагедия. Дать человечеству Бетховена, Шиллера, Гёте, Маркса и Энгельса, - снова ввязался в разговор Мукагов, - и пойти войной на страну, на знамени которой написано: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
- Представители высококультурной нации сожгли раненого Сокольникова. А вот Сокольников играл на баяне Бетховена.
Дезертиров и изменников Василий Рябчиков еще в школьные годы представлял по книгам и кинофильмам. Каинова печать, думал раньше, должна лежать на лицах этих людей. Типичный предатель в кинофильме "Ленин в октябре" кричит: "За яблочко его! За яблочко!" - и показывает, как нужно душить человека. Ну а когда Рябчиков стал служить на границе, то увидел, что лазутчики, диверсанты, шпионы внешне похожи на обыкновенных людей. Таким обыкновенным человеком, может даже и симпатичным, был, наверное, Вадим Перелетный. Не верилось, что такой человек способен пойти тропой подлости.
- Ну и разговоры, как сказал бы наш старшина. Пойдет мужик к немцам и скажет, что хочет жить наравне с ними. Да Гитлер вышколит из тебя холуя, и будешь бегать возле них собачонкой паршивой! Будешь стоять на задних лапках! Таких "культурных", как ты, Гитлеру только и подавай для службы надзирателями! - не сдержался Рябчиков, еще раз измерив взглядом Перелетного. "Да, похож все-таки на того, что кричал в кинофильме: "За яблочко его! За яблочко…"
- Хватит болтать! - Перелетный поднялся, одергивая гимнастерку.
Мукагов тоже вскочил на ноги, насторожился.
- Да не бойтесь! О вас не скажу. Долго ли вы проживете на своих героических идеях! Будьте! Ауфвидерзеен! - поднял он руку и стал протискиваться к воротам.
Мукагов и Рябчиков смотрели друг на друга. Было над чем подумать.
2
Уже несколько дней автомашины пыльными дорогами шли на северо-восток от Молдавии. Под Черкассами пришлось подождать: восстанавливали поврежденную вражеской авиацией переправу через Днепр. Спустя некоторое время машины, на одной из которых были Рубен, Опенкин и Леся, прибыли в Золотоношу.
На станции, как на ярмарке, толпы людей, подводы, машины, которые привезли хлеб на пункт "Заготзерно". Армейский майор, сопровождавший ценный груз, сразу же устроился в почтовом вагоне. Труднее было найти место Артуру Рубену, Лесе и старшине Опенкину. В кассе билеты были, и их можно взять без очереди и толкотни. А вот возле вагонов было такое столпотворение, что с высоких тополей то и дело взвивались грачи, пугаясь людского шума.
Опенкин имел документ, в котором говорилось о поездке до Харькова. Рубен раненый, а Леся больная. Здешняя милиция и люди должны это понять и помочь им попасть в вагон.
- Граждане! Чуть-чуть расступитесь! - обратился дежурный милиционер к пассажирам. - Разрешите пройти пограничникам. У этого бойца бинты еще не высохли после первого боя, - показал он на Рубена.
- Раненный еще в первый день? - удивился кто-то из пассажиров.
- Не было времени бедняге и раны подлечить!
- Идите, товарищи!
- А ты, девочка, тоже оттуда?
- Оттуда, - ответил Опенкин. - Была вместе с отцом. А отец погиб там, на границе.
Сейчас все только и говорили о пограничниках, о красноармейцах, о сыновьях этих женщин и пожилых мужчин, которые толпились возле поезда. Все смотрели на великана Рубена, рука и лицо которого были перевязаны бинтами, на осунувшуюся черноокую Лесю с карабином за плечом. Женщины вытягивали из узелков и корзинок хлеб, пироги, кое-кто - сало и яблоки, вишни и стали угощать пограничников.
- Палдес! - поблагодарил Рубен. - А у нас, в Латвии, в такую пору вишен еще нет. - Он попробовал ягоду. - Вкусная!
- Кушай! Кушай на здоровье! - сказала тетка. - Присяду и я с краешку… А сына моего, Филиппа, не встречали?..
Прозвучал звонок. Паровоз тронулся.
Какой-то пассажир заговорил о Днепре, который должен стать основным оборонительным рубежом наших войск и задержать немцев. Другой рассказывал, что вокруг Киева уже построено три линии укреплений, на которых фашистские дивизии обязательно поломают зубы и разобьют свои головы. И это видно уже из того, что немцы от речки Ирпень ни на шаг не продвинулись к Киеву.
- Откуда вы знаете?
- А я из Коростеня. И партизаны там появились.
Слушая разговоры, Опенкин, Рубен и Леся думали каждый о своем. Опенкин уже решил: в Харькове попросится в партизаны. Конечно, он и сейчас мог остаться во вражеском тылу, но откуда же тогда будет известно в Управлении Наркомата внутренних дел, которое эвакуировалось в Харьков, что старшина Опенкин в партизанах. Да и письмо от жены нужно получить. Благополучно ли она добралась до матери?
Артур думал о родной Курземе, где жил он на берегу быстрой речки Венты. Как там теперь? Лиепая была последним опорным пунктом красноармейцев и матросов. Сейчас уже вся Латвия под сапогом Гитлера…
Перед Лесиными глазами все стоял отец. Вспоминая погибшего отца, девушка едва сдерживала слезы. Все казалось мрачным, и лишь когда она думала об Андрее, появлялась какая-то надежда на будущее. Но и будущее представлялось ей окутанным дымом.
- Киев наши не сдадут! - заговорил тот же мужчина, который рассказывал про Коростень и партизан.
- Это когда немцы будут его брать только с правого берега Днепра, - вмешался другой пассажир. - А если охватят клещами со стороны Кременчуга да еще с севера…
Опенкин развернул карту, все склонились над ней.