Из подбитого танка валил черный дым, застилая солнце и горизонт. Вражеских солдат там уже не было - спешили к переправе, но еще на одно важное мгновение их задержал пограничник. Чернявый Николка и рыжеволосый Петрик ползли к дороге. Неподалеку от взорванной машины на обочине пыльной дороги лежал пограничник Терентий Живица, истекая кровью.
Глядя испуганными глазами на красноармейца, ребята боязливо дотронулись до него руками.
- Дядя? Ты живой?
Шмель Мукагов строчил из пулемета, непрерывно меняя позицию и продвигаясь к перекрестку дорог, где тоже клокотал бой между бойцами лейтенанта Рябчикова и вражеской группой.
Только на полевой дороге, куда пошли Стоколос и Оленев, было тихо.
- Андрей, слышишь? Задержка за нами. На тот берег уже переправились последние взводы! - промолвил Оленев, оглядываясь.
Андрей будто не слышал этих слов, гладил рукой тяжелые колосья. Ему казалось, что они позванивают от прикосновения его руки. А зерна, которые падают на землю, словно бьются о медь: "Дзень. Тилинь-тилинь".
Оленев вынул бутылку с бензином. Андрей съежился, будто ему стало холодно. Уничтожал Стоколос железнодорожный мост через Прут, не задумываясь над тем, что это творение сотен рабочих рук. Уничтожал, потому что нужно было задержать противника. Мост не послужил врагу, был выведен из строя на несколько недель, а может, и месяцев. Но поле же не мост!
- Пора поджигать! - поторапливал Иван.
Андрей медлил: "Почему это поле уцелело от обстрела, от налетов вражеских самолетов, которые шныряли над полями, и вот пришлось поджигать мне?.."
А колосья тихо о чем-то шептали, кланяясь земле, на которой выросли полнозерными и такими золотистыми, как лучи солнца.
Земля. Зерна. Солнце. Все слилось здесь как символ жизни. Что стоит одно солнце без земли? Или земля без солнца? А без земли и без солнца не вызреет и колос - самое благородное творение человеческого опыта.
О том, что ничего нельзя оставлять врагу, говорилось и в речах и в приказах. Оккупантам необходимо создавать невыносимые условия. Но ведь и в Молдавии, и на Украине остаются не только враги, но и свои люди, которые по разным причинам не смогли или не успели эвакуироваться: старики, женщины, дети, инвалиды. Кто их будет кормить?.. Может быть, с этого пшеничного поля ночью они соберут хлеб для своих детей, для себя?..
В плену тяжких, противоречивых мыслей находился Андрей Стоколос: "Почему это поручили мне? Почему? Как я не подумал тогда и не сказал Рябчикову, что у меня не поднимется рука поджечь хлебное поле!" А в селе под Белой Церковью Андрей осенью пахал зябь, весной поднимал травяной пар, чтобы через три месяца посеять на нем озимую пшеницу, которая так хорошо родит… "Хлеб всему голова. Святой хлеб…" - не раз приговаривала старая Софья Шаблий, садясь к столу.
Андрей глубоко вдохнул воздух, которого ему сейчас не хватало, расстегнул гимнастерку и положил руки на обнаженную грудь. Представил запыленные лица комбайнера и тракториста и услышал крик: "По-да-вай!", напряженное вытье барабана, который пожирал снопы…
- Ты что спишь? Давай спички! - почти крикнул Оленев.
А перед глазами Андрея лились ручьи золотого зерна в мешки…
- Да, нам пора, на всякий случай, - сказал Андрей. - Поджигай! Фашисты все равно не дали бы и зернышка нашим людям.
Оленев стал разбрызгивать из бутылки бензин. Потом поднес зажженную спичку к стене пшеничного поля. Огонь шагнул по стеблям и зашуршал по полю. Какое-то мгновение они стояли недвижимо и смотрели, как пламя пожирает золотые колосья.
- А теперь живее к своим! - первым спохватился Оленев.
Они побежали вниз полевой дорогой. Колосья, попав в пасть огня, потрескивали, будто плакали. Пламя неслось над полем вперегонки с черными клубами дыма. А колосья, которых еще не достиг ненасытный, как сама война, огонь, печально прижимались друг к другу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КИЕВ
1
В июле сорок первого года на Правобережной Украине не было сплошного оборонительного рубежа. Фронт - это множество отдельных очагов, полыхавших вокруг городов, железнодорожных станций, возле сел, вблизи шоссейных и грунтовых дорог, которыми двигались автотранспорт, механизированные части, обозы, и на переправах рек. Иногда сразу не поймешь, где же свои войска, а где вражеские. Да еще когда почти каждый день меняется обстановка.
Группа лейтенанта Рябчикова попала под Уманью в тыл вражеских войск. Пограничники остановились в нерешительности перед степной дорогой, которую нужно перейти, чтобы потом продолжать путь к Киеву. Было уже утро, и ждать следующей ночи - потеря времени. Если же посчастливится перейти дорогу, то они совершат рывок еще километров на тридцать. А там и позиции советских войск. Василий Рябчиков и Шмель Мукагов пошли выяснять обстановку.
- Заглянем в крайнюю хату, - посоветовал Рябчиков.
Подошли канавой, которая была у дороги, обсаженной вербами и тополями, и спрятались за дуплистой ивой. Тихо. Неспокойно вел себя пес на цепи, встретив их лаем. Двери открылись, вышел красноармеец в фуражке со звездой.
Он протер спросонья глаза и сказал:
- Свои? Успели как раз на завтрак.
- Как хорошо, что мы вас встретили! - выкрикнул обрадованный Мукагов.
Шмель первым зашел в хату. Рябчиков не торопился. Какая-то тревога заставила его проявить осторожность. Его тревожили слова "успели на завтрак!". С какой стати первых встречных будут приглашать на завтрак, даже не спрашивая, кто они и откуда? Но Мукагов уже переступил порог хаты. За ним подался и Рябчиков, держа наготове автомат: не бросать же Шмеля! Да не успел Василий переступить порог, как кто-то в сенях ударил его по голове. В глазах вспыхнули искры, а потом потемнело. Рябчиков упал. Мукагов еще не мог понять, что случилось, почему красноармейцы напали на лейтенанта.
- Да мы же свои… - недоуменно пробормотал Шмель.
На Мукагова налетело несколько человек, повалили его и обезоружили.
- Знаем, - сказал тот, что первым выходил из хаты. - Маленькая хитрость. Вы попали в немецкий плен!
- Если бы лейтенант не держал наготове оружие, то обошлось бы без насилия, - ответил мордастый, который был у немцев переводчиком.
- Капут лейтенант! - выкрикнул немец, наклонившись над Рябчиковым. - Шлехт копф! Дурная голова!
Шмель Мукагов ужаснулся, услышав эти слова. Но с облегчением вздохнул, увидев, что Рябчиков поднимается.
- Воды, - попросил Василий.
Кто-то из солдат подал кружку воды. Рябчиков выпил, а потом обратился к Мукагову:
- Залей йодом и забинтуй голову. Вы же разрешите, господа солдаты в красноармейской форме, забинтовать мою шлехт копф?
Те захохотали, кивнули Мукагову, мол, перевязывай рану.
- Далеко поведете? - спросил Рябчиков у мордастого. Он продолжал прикидываться простаком.
- В "Уманскую яму".
- Не слыхал.
- Еще услышишь! - нагло ответил мордастый переводчик. - А что в мешке?
- Думал натянуть штатское и податься куда-нибудь в приймы, подальше от выстрелов! - сказал Рябчиков. - Такое дело. Кто завоюет, на того и гни спину. Вот вы меня трахнули по голове. А я и не обижаюсь. "Потому что вы победители! Сильный слабого давит и жмет. Закон жизни!
- Пусть поможет нам аллах! - произнес Шмель, подняв руки вверх.
- Артисты! - с недоверием сказал мордастый, на голове которого еле-еле держалась красноармейская фуражка. - Но нас не проведешь.
- Ну что поделаешь? Вот и пиджак, и рубашку, и даже галстук припас! - сказал Рябчиков, показывая на свой небольшой ранец. - Война для нас кончилась. А вы разве не артисты? Переоделись в чужую форму.
- Хватит! Разговорился. А то провалим голову еще и возле левого уха, - сжал кулак мордастый, который здесь был вроде старшим.
В это время через село вели колонну военнопленных, и ее пополнили Рябчиков и Мукагов. Так они попали в "Уманскую яму".
В тот же день Рябчиков и Мукагов поняли, что если и есть где-то на небе или на земле ад, то это под Уманью.
В карьере, который напоминал узкое и глубокое горное ущелье, был только один выход. Там было возведено высокое ограждение из колючей проволоки и поставлены ворота. В карьер загнали несколько тысяч пленных красноармейцев. Спали они под открытым небом. Иногда им бросали мешки с сечкой. А после той крупы у узников нестерпимо болели животы. Воды им не давали. И люди пили из луж, которые оставались на дне карьера после дождей.
Как вырваться из этого пекла? Из многотысячной толпы пленных только человек двести каждое утро под конвоем выводили на какие-то работы. Это была единственная надежда выйти пусть и под конвоем, но за ворота, за высокий колючий забор.
- Если не убежим, я покончу с собой! Какой позор! Так глупо попасться! - шептал взволнованно Мукагов, рыская туда-сюда острыми глазами. - Как? Где выход?
- Не горячись! Надо обмозговать все, - сказал Рябчиков. - Хорошо, пиджак и сорочка остались. Не зря, видно, собирался в отпуск. Так вот переоденемся, Шмель, и поближе к воротам. Не забывай, что нас ждет Колотуха с Оленевым и Стоколосом.
На следующий день они не протиснулись к воротам. Пришлось снова ждать утра. А есть и пить хотелось нестерпимо. В вещевом мешке Рябчикова не было ни крошки хлеба.
Привели еще одну группу пленных. Рябчикову и Мукагову пришлось приложить немало усилий, чтобы человеческая волна не оттеснила их в глубь карьера.
Когда все угомонились, один из новичков, в пилотке без звезды, в расстегнутой гимнастерке, с вещевым мешком подсел к Рябчикову и Мукагову и сказал:
- Шустряки! Успели перелицеваться… А из-под воротника пиджака видно два кубика и петлицы пограничников!