В глубине залы на экране мелькали кадры кинокартины. Мы с трудом разыскали свободный столик в этой зале, темной, прокуренной и набитой публикой. Едва мы успели усесться, как вспыхнул свет. Мы увидели оркестр, группы посетителей за сто-
ликами, свободное пространство посередине, где в эту минуту собирались танцевать.
Публика состояла из туземцев, спокойно куривших свой кальян, унтер-офицеров и еще нескольких офицеров. Пять или шесть танцовщиц и певиц заведения, одетых в свои "рабочие" костюмы, с усталыми улыбками слонялись от столика к столику, равнодушно приставая к гостям с просьбой об угощении.
Зала была расположена на сваях, над волнами. Через окна, чернеющие в глубине ее, доносился шум моря и его йодистые испарения, насыщенные запахом ила. Ах, зачем Вальтер привел меня сюда.
К нам подошел официант.
- Подай что-нибудь, - кинул ему Вальтер, - что хочешь!.. Пепермент? Пусть будет пепермент.
Теперь он внимательно разглядывал кусочек льда, таявший в зеленом ликере, покрывая края рюмки седым налетом.
- Вальтер, - пробормотал я, - Вальтер!
- Ты, ты - женишься! - произнес он.
Голос его уже не звучал гневом, как раньше. Он прибавил еще:
- Пока ты мне этого не сказал, я еще надеялся. Думал, что ты вернешься к нам. Теперь - кончено!
Он повторил:
- Кончено!
Полотно экрана медленно свернулось, открыв маленькую сцену. Кино уступило место концерту. Появилась певица в лиловом платье. Под звон стаканов, бутылок, музыки она затянула печальным надтреснутым голосом свой унылый припев:
Что-то вспыхнет вновь и вновь:
То любовь!
То любовь!
Откинувшись на спинку стула, постукивая хлыстиком по мраморной крышке стола в такт ее словам, Вальтер принялся подпевать:
Что-то вспыхнет вновь и вновь…
- Слушай! - вскричал я, мне вдруг стало жутко. - Что мы здесь делаем? Уйдем скорей!
Он расхохотался.
- Э, ты скучен! Уходи, если хочешь… Но, знаешь, мне хочется познакомить тебя с Марусей. Это прелесть что за девчонка! Сейчас она придет пожелать нам доброго вечера, - она Уже кончила свой номер. Ее болтовня рассеет наше настроение. А это нам положительно необходимо.
- Вальтер!
- Прелестная девчонка, уверяю тебя. На что ты обижаешься?
Голос его вдруг стал низким и жестким.
- Видишь ли, эти женщины - настоящие жены для нас, бесприютных бродяг. Проведешь с такой одну только ночь, - и вот уж ты надолго получил противоядие, отвращение к более основательным глупостям.
Что-то вспыхнет вновь и вновь:
То любовь!
То любовь!
Маруся села между нами. Она была тоненькая, с робким взором и смешными остриженными волосами. Невозможно было видеть это жалкое существо без того, чтобы не подумать при этом о тех грошах, за которые можно было получить его.
Спустя несколько минут она робко заявила:
- Мне придется с вами расстаться.
- Почему? - спросил Вальтер, пробуждаясь от задумчивости.
- Потому что…
- Ну?
- Потому что, - она покраснела, - мне делают знаки оттуда мужчины, что пьют шампанское. Я должна сидеть с теми, кто пьет шампанское.
- Очаровательные нравы! - заметил Вальтер, разражаясь смехом.
Он стукнул по столу.
- Полдюжины шампанского сюда, - слышите? - полдюжины! Пустые бутылки предоставляю в распоряжение тех вот господ, желающих видеть за своим столом мадемуазель Марусю.
Пораженные таким неслыханным заказом, хозяин и лакеи засуетились вокруг нас. Маруся, гордая завистливыми взглядами своих подруг, толкнула меня локтем, указывая на Вальтера.
- Какой забавный, - сказала она.
Маруся пила шампанское. Я быстро опорожнил бокал, вылив его в ведро со льдом. Вальтер молчал, облокотившись на стол, положив подбородок на руки. Дым и пыль сгустились настолько, что электрические лампочки казались закутанными в желтую бумагу.
Вдруг Вальтер испустил вздох, напоминавший стон.
- Боже мой! - сказал он. - Как прекрасна, вероятно, в этот час луна, восходящая над Пальмирой.
- Пальмира? - повторила Маруся.
И, устремив на Вальтера восторженно-робкий взгляд, продолжала:
- Я не ездила дальше Бальбека. Мы выехали ночью с господами, которые здесь порядочно выпили и были слишком веселы, чтобы ложиться спать… Там есть храмы древних богов, как в Пальмире. Но Пальмира - это пустыня, не правда ли?
- Да, крошка, - серьезно произнес Вальтер. - Эго пустыня.
Она тоже облокотилась на стол. Пальцы ее исчезли в рыжих волосах. Глаза пристально смотрели вдаль. Вокруг нас все были слишком заняты собой, и никто не обращал внимания на наше странное трио.
- Ах! - воскликнула Маруся. - Если бы я только могла бросить свое ремесло, я бы с таким наслаждением тоже уехала туда… туда!
Схватив Вальтера за руку, я зашептал ему на ухо:
- Хочешь, я пошлю все к черту? Он вздрогнул и взглянул на меня.
- А женитьба? Я опустил голову.
- Не следует бросать слова на ветер! - горько произнес он.
Он глянул часы.
- Три часа ночи. Довольно этих глупостей. Поедем.
С террасы отеля "Бассул" в сумраке раннего рассвета виднелись уже высоты Ливана, поднимающиеся над гладкой поверхностью моря.
- Ты будешь мне писать?
- Буду.
- Еще минутку, - попросил я, отчаянно ища предлога, чтобы хоть немного отсрочить миг разлуки.
- Что такое?
- А митральеза второго взвода? Она была в таком плачевном состоянии, когда я эвакуировался.
- Д'Оллон докладывал о ней, когда взвод проходил через Деирец-Зор. Нам обещали ее заменить.
- А люди первого взвода получили холщовое обмундирование, как я просил?
- Получили.
Вальтер позвонил у двери. Послышались шаги швейцара, шедшего отворять.
- Где, когда мы теперь увидимся? - пробормотал я.
Где, когда? О, если бы в эту минуту мы оба могли предвидеть будущее!..
Я проснулся только около часа дня. Мне едва хватило времени, чтобы сделать кое-какие дела и заехать к полковнику Эн-нкену. Я расстался с Мишель около половины седьмого, а в семь был уже перед домом Гобсона. В переулке стояло два автомобиля - его собственный и чужой.
Мне отворил молодой слуга-индус в огромном белом тюрбане, какие можно встретить теперь лишь в дивертисментах Мольера. Он проводил меня в комнату, всю завешанную коврами. На маленьком дамасском столике стоял поднос с папиросами и виски. После двадцатиминутного ожидания я счел себя вправе воспользоваться и тем и другим. И тут только я вспомнил, что Гобсон назначил мне свидание не в семь, а в восемь часов.
Быть может, он еще не вернулся…
Однако мне казалось, что я различаю его голос в доносившемся до меня сквозь стену шуме голосов. Но благодаря коврам, заменявшим обои, он звучал очень глухо.
Когда на миг голоса повысились и раздался взрыв смеха, всякое сомнение исчезло. То был голос Гобсона. Другой принадлежал женщине, быть может, одной из молоденьких дам в розовом, виденных мною накануне.
Шум голосов вскоре сменился урчанием запущенного мотора автомобиля. Единственное окно гостиной выходило во внутренний сад. Мне ничего не удалось увидеть.
В тот же миг дверь распахнулась. Гобсон вошел, протягивая руку.
- Я извиняюсь…
- Это я должен извиниться. Я приехал на целый час раньше срока.
Обширный рабочий кабинет, куда он ввел меня, благоухал каким-то необычайным запахом смеси амбры и ванили. Гобсон отворил окно.
- Надеюсь, я не явился причиной преждевременного отъезда вашего гостя? - спросил я, улыбаясь.
Он тоже улыбнулся.
- О нет, нисколько!
И тотчас же перевел разговор на другую тему.
III
Весна уже начинала растапливать снега на склонах Саннина. Из окон моей канцелярии открывался вид на эту высокую гору, иссиня-белые покровы которой мало-помалу стали прорезываться
длинными бурыми бороздами. Далее, отрываясь от ливанских высот, взор мой принимался блуждать по морю. Порою, когда небо было особенно прозрачно, я различал мыс Батрун, за которым находится Триполи, - город пальм в еще большей степени, нежели Иерихон. Группа деревень со звучными названиями - Джебель, Шазир, Антилиас - белела на берегу моря.
В ярком свете дня перспектива менялась. Совсем игрушечной казалась маленькая маронитская церковка, прилепившаяся вон там к голубой скале. Взор искал пастыря этих домиков, похожих на скученное стадо серых коз. Что это за белые пятна на темной скатерти моря? Паруса или пена волн?
Но я без малейшего труда отрывался от этого сверкающего мира и принимался за дело. С первых же дней я заметил, что эта работа, страшившая меня раньше своей серостью, доставляла мне, напротив, необычайные ощущения. До сих пор я был лишь стрелкой, бегущей по циферблату. Теперь же, когда я стал одним из колес механизма, мне доставляло удовольствие изучать его, сознавать себя частью его. Я, боявшийся, что буду презирать себя за эту канцелярскую должность, теперь часто сожалел о своем прошлом существовании.
Эти долгие переезды верхом или на спине верблюда, переносившие меня из Оронты на Тигр, из Тавра в Ливан! Теперь мне казалось, что я выполнял их как машина. В эту минуту я находил удовольствие проникать в скрытые цели, уяснить себе наконец значение тех маневров, которые производил когда-то с завязанными глазами на необозримой шахматной доске пустыни.