Здесь, в моей тесной канцелярии Большого Сераля, я еще больше наполнялся гордостью от сознания важности лежавшего на мне долга, - еще больше, чем тогда, когда носился со своими мегаристами, преследуя какого-нибудь туземца. В сотнях бумаг, заметок, разноцветных карточек, которые я разбирал и сортировал без передышки с какой-то мелочной любовью, заключалась вся французская эпопея в Сирии, возникшая и развертывавшаяся на моих глазах в чудовищных интригах наших врагов и наших союзников.
Каждый из этих документов был пропитан кровью, золотом, предательством, самоотвержением. Благодаря им я узнавал, что такое-то высокое лицо, перед которым еще недавно я должен был склоняться в салонах Бейрута, было на самом деле изменником, подлецом, что такой-то моряк с острова Руада, такой-то темный мужик из Бекаа может считаться героем.
Все эти опасные тайны, которые могли стоить состояния, счастья, жизни стольким людям, были отданы мне в руки, - мне, тридцатилетнему юнцу! Я проникался все большим уважением к своему мундиру, делавшему меня достойным этого страшного хранилища уже одним тем, что я его носил.
С каким-то восторгом, смешанным со страхом и гордостью, с тем чувством, с каким держишь в руках бомбу, я перелистывал эти грозные бланки - синие, красные, зеленые, белые: происки шерифов, происки англичан, происки американцев… Ах, целый невидимый мир врагов, против которых я должен защищать тебя, моя дорогая родина!
Д'Оллон, Руссель, Ферьер, простодушные солдаты, ловко и крепко сидящие в своих седлах и несущиеся во весь опор во главе своих спаи, вы и не подозреваете о тех скрытых ловушках, какие хотят расставить на вашем пути, вы не знаете, что головы ваши уже оценены! Я - о, это я знаю твердо! - я разрушу ту западню, куда вас хотели завлечь.
Теперь я видел оборотную сторону медали. Вот из этого рапорта, лежащего перед моими глазами, я узнаю, сколько гиней уплачено бедуину, раздробившему мне руку. Благодаря другому я знаю, от какой опасности мы ускользнули, Вальтер и я, в ту ночь, когда собирались спокойно поиграть в карты на одном из постов Джебель-Друза. Благословляю тебя, мой предшественник, мой неведомый брат, который издалека, своей терпеливой работой при свете лампы, отвратил от нас смерть в тот день.
Ах, Вальтер, ты можешь быть спокоен! Неся на себе такую ответственность, обладая властью предотвращать катастрофы, - кто позволит себе прельститься соблазнами этого города, кто найдет время хотя бы помечтать о прекрасных сирийках, пляшущих под звездными люстрами столицы, или о рыженькой девушке, жалкой бледной Марусе?
Да, я ясно слышу твой голос, товарищ. "Мишель! - говоришь ты. - А Мишель?" Мишель не отвратит меня от моего долга. Она мне только поможет в нем.
За работу. Шейх Салех вот уже два дня как в Сафите. Что если взглянуть, что он там поделывает? Игра стоит свеч!.. Эмир Абдаллах отправился в увеселительное путешествие по направлению к нашей южной границе. Дождаться известий из Дераа… Нури Шалаан - в Гомсе… Он отправился туда покупать фонограф!.. Вот как! Гобсон уехал в автомобиле с двумя английскими туристами, выразившими желание посмотреть Пальмиру… Поразительно, с какой легкостью путешествуют в этой прекрасной стране!
- Капитан, курьер из Франции.
- "Лотос" прибыл?
- Да, капитан, уже два часа тому назад.
Кидаю взгляд на рейд. Действительно, он тут, этот красавец-пароход с черными трубами. Я его поджидал с самого утра. Потом меня увлекла моя работа. Я даже не заметил его прибытия. Не привез ли он мне письмо? То письмо, которого Мишель и я ожидаем уже три недели. Боже мой, вот оно!
- Спасибо, Христиан. Который час?
Сильный взрыв, совсем поблизости, мешает солдату ответить мне. Это пушка на площади Большого Сераля, - совсем близко под нашими окнами - пушка, доверенная заботам аккуратных солдат-анамитов. Полдень.
Я встаю, аккуратно собираю бумаги, прохожу в кабинет полковника Приэра, который запирает их в свой большой несгораемый шкаф… Один, два, три поворота ключа. Они в полной безопасности, эти ужасные документы. О, зловещий ящик Пандоры!.. Если бы твое содержимое вдруг открылось свету!
- Есть что-нибудь интересное, Домэвр?
- Довольно интересное, г-н полковник. Быть может, мне придется попросить у вас автомобиль и прокатиться к алауитам в сторону Сафиты.
- В чем дело?
- Позвольте мне сделать вам сюрприз. Кроме того, я сам не вполне еще уверен. Так, просто догадка.
- Сколько времени вам потребуется?
- Надеюсь, двух дней хватит.
- Хорошо. Вы уедете завтра утром, потому что сегодня вечером нам надо поработать вместе. Вернулся наш агент из Моссула.
- А! Ему удалось проскользнуть?
- Не без затруднений, но все-таки удалось. Он переоделся священником. Заработал свои деньги.
- Как велики турецкие силы возле Нижбина, господин полковник?
- Как мы и предполагали: полторы дивизии.
- Командует Кьязем Карабекир?
- Кьязем Карабекир.
- Мы так и думали. До вечера, г-н полковник.
- До вечера.
По дороге я прочел письмо. Я дождался, когда останусь на улице один, и распечатал его. Оно оказалось именно таким, как я ждал.
"Дорогой сын, - писала мне мать, - я всегда видела от тебя только одно утешение. Откуда же этот почти робкий тон, с каким ты просишь моего разрешения на брак? Разве ты не знал, что самым горячим моим желанием было всегда видеть тебя женатым. С другой стороны, ты мне уже говорил в своих письмах об этой девушке, и в таком тоне, из которого я поняла, быть может, раньше тебя самого, что ты ее любишь. Я полюбила ее за те заботы о моем сыне, которыми сама не могла окружить его. Ее мать умерла: во мне она найдет себе мать, так же как ты найдешь отца в ее отце. Она не богата, говоришь ты. Я тоже не была богаче ее, но твоя карьера развивается блестяще, и потребности твои, я знаю, совсем не велики. Думаю, что и она…"
Я остановился, улыбаясь. Я вспомнил о своем разговоре с Вальтером три недели тому назад. Ему казалось, что он замечает во мне стремление к роскоши. Как могут два существа, любящие нас с одинаковой силой, судить о нас совершенно по-разному!
Не прерывая чтения, я свернул с дороги и пошел в обратную сторону от Военного клуба, где собирался завтракать. Я направился к дому полковника Эннкена.
- Это вы, Люсьен?
Мишель прибежала, услыхав мой разговор с анамитом на пороге.
- Войдите.
Я последовал за нею в гостиную. Глаза ее вопросительно смотрели на меня с тревогой, сменившейся при виде моей радости надеждою.
- Письмо пришло, правда?
- Вот оно.
- Я была в этом уверена. Видите, я рассчитала верно. Знаете, когда я заметила, что "Лотос" входит в порт, я начала дрожать, как ребенок.
- И до сих пор дрожите, Мишель.
- Вы думаете? А ведь и правда. Но вы мне ничего не говорите? Ну, как?..
Я протянул ей письмо.
- Читайте.
- Право, не могу…
- Читайте, Мишель!
По мере того как она углублялась в чтение листков, обрамленных черной каймой, ее милое нахмуренное личико разглаживалось. Потом глаза ее наполнились слезами, и она схватила меня за руки.
- Как я счастлива, Боже мой!
Я также был счастлив, клянусь… С тех пор я изведал иное счастье, но думаю, что эта минута была самой светлой во всей моей жизни.
- А полковник?
- Папа? Ах, папа никогда не бывает здесь, когда надо. Он завтракает в клубе… Пирушка старых учеников Политехникума или что-то в этом роде. Мы одни. Но это и лучше! Мы сможем сговориться, как ему сделать сюрприз, когда он вернется. Я оставляю вас завтракать.
- Но…
- Что? Хотела бы я видеть, как вы посмеете хоть в чем-нибудь отказать мне сегодня! Вы знаете, что я не буду особенно роскошествовать ради вас. Идет?
- Идет, Мишель.
На белой скатерти сверкали салатники с вкусными зелеными, красными овощами. Солнце, пронизывая графин золотистого вина, кидало круглое и трепетное топазовое пятно.
Мы неутомимо перечитывали письмо из Франции.
- Вы обратили внимание на просьбу моей матери, Мишель?
- Бедная женщина! Неужели вы могли подумать хоть минуту, что я решусь обвенчаться без нее или посмею предложить ей такое путешествие? Нет, нет, мы обвенчаемся во Франции. А кроме того, мне хочется, чтобы она со мной хорошенько познакомилась. Знаете, ведь, может быть, я не понравлюсь ей.
- Мишель, Мишель, не кривите душой! Поговорим лучше о вашем отце, - как мы скажем ему об этом.
- Папа! О, папа, я думаю, уже давно подозревает…
- И я так думаю, - заметил я с улыбкой, - да и многие в Бейруте начинают уже поговаривать об этом.
- Во всяком случае, они посвящены в это не мною.
- И не мною. Но, в конце концов, нельзя же требовать от окружающих, чтобы они были слепы. Вам никогда не делали намеков?
- Делали, - отвечала она, смеясь. - Многие из моих знакомых барышень и дам обвиняли меня в том, что я забрала вас в свои руки.
- Ну, это уж слишком!
- Можете себе представить, как я защищалась! Но они не совсем неправы. А кроме того, вы сами отчасти виноваты. Вы еще не сделали ни одного визита.
- Вот это мне нравится! Но ведь нет еще и месяца, как я вышел из госпиталя.
- Вот и я то же говорю. Но мне на это отвечают, что это не мешает вам бывать в других местах.
- У вас, Мишель?
- О, не только у нас.
- Но где же еще в таком случае?
- А вот, например, в последний четверг вы, если не ошибаюсь, провели вечер в Табари, танцуя с розовыми дамочками майора Гобсона.
- Вы, право, прекрасно осведомлены! И вы ждали целую неделю, чтобы посвятить меня в это прелестное открытие?