- Что это он вас так интересует сегодня? - ответил вопросом же Радугин.
Штучкин вспомнил, что он в должности дипломатического посла и хотел сделать серьезное лицо, но, сверх ожидания, улыбка оказалась сильнее его желания, и он вынужден был взяться за обе щеки рукой и провести по ним вниз, чтобы согнать ее.
- Так… дельце к нему имею!… - вдруг, опять расплываясь от улыбки, добавил он.
- Какое дельце?
Штучкин поднял указательный палец:
- Цс-с! Секрет! - Он подмигнул, потом захохотал и замотал головой: - Потеха!
- Ваше дело! - равнодушно отозвался Радугин и, позвонив опять, потребовал вторую бутылку.
Новый стаканчик возымел на Штучкина странное действие: он сделал страшные глаза и перегнулся через стол к самому лицу Радугина.
- Нюрочка Грунина в него влюблена… - прошептал он на всю комнату.
- За ее здоровье! - ответил тот, опять чокаясь с Андреем Михайловичем. - И что же дальше?
- Вот я и жду его! - шепотом же продолжал Штучкин. - Я ж его подкуплю, все секреты его выпытаю! Мастер я на это!
- Какие?
- Собирается он жениться на ней или так… - Штучкин повилял пальцами: - Время проводит…
- А вам какая печаль?
- Как… какая? - Штучкин не без труда одолел это слово. - Нюрочка сама просила меня узнать по секрету… Ну и узнаю. Когда я был во Франции…
Появление Заводчикова оборвало речь Штучкина.
- А, Коленька?! - взныл он своим утробным голосом, увидав того. - Как живешь-поживаешь?!
Заводчиков даже побледнел, увидав Штучкина; прыщи его ярче закраснелись на лице его.
- Покажи личико, зажило ли? - продолжал, хохоча, Штучкин. - Щеки-то, щеки ничего, а?
- Я, кажется, с вами на брудершафт еще не пил! - злобно возразил Заводчиков, здороваясь только с Радугиным, которому он передал событие в смягченных красках и к которому не питал никакой вражды; происшедшую с ним неприятность он ставил в вину исключительно Штучкину, наговорившему жене Бог знает что на его счет.
Радугин встал; глаза его были воспалены, но на ногах держался он, как следует.
- Благословляю вас, дети! - проговорил он не совсем твердым языком. - Ссорьтесь, убивайте друг друга, только не размножайтесь!… А вам, господин Талейран, совет дам: чужих секретов не узнавайте и имени ближнего всуе не поминайте!
Штучкин бессмысленно уперся в него глазами, засмеялся, опустил голову на руки, и когда Радугин зашагал, звеня шпорами, к двери и коснулся ее - он уже спал как убитый.
Заводчиков бросился в лавку и через минуту вернулся оттуда с листом почтовой бумаги, с гусиным пером и чернильницей.
Он присел за один из столиков и стал выводить на листке, стараясь подражать женскому почерку, следующее: "Милый мой Андрэ! - потом на следующей строчке: - Как ты верно сказал, поганая рожа твоей жены способна даже у свиньи вызвать икоту до боли под ложечкой".
Дальше значилось: "Я обожаю тебя! Соври своей дуре, что идешь писать мемуары, и, как всегда, приходи скорей к обожающей тебя".
Заводчиков перечитал написанное, потом осторожно разорвал листок на полоски, так что каждая фраза стала казаться частью изорванного на клочки письма, и засунул их в боковой карман Штучкина. Чтоб сделать заметным место, где лежали эти убийственные документы, он вытащил из своего кармана флакончик с духами и небольшой шелковый платочек, обшитый кружевами, приобретенный им специально в целях давно обдуманной мести.
Надушив платок, он сунул его вслед за как бы случайно сохранившимися лоскутками, но оставил кружевной уголок висеть снаружи на груди Штучкина.
Покончив с этим, он побежал опять в лавку и, послав за извозчиком, принялся будить своего врага. Сделать это удалось только с помощью нашатырного спирта.
Двое молодцов вывели под руки совсем раскисшего Штучкина и усадили его на гитару; один из них поместился рядом, обняв его за плечи.
- Не говори, откуда привез барина! - распоряжался Заводчиков, сунув двугривенный в руку молодцу. - Скажи, на улице, мол, встретил. Да возвращайся скорее с этим же извозчиком, я ждать буду!
Дрожки забренчали, увозя стратега и политика к домашним пенатам.
Глава XV
Дни стояли превосходные, знойные, и всех, кто оставался еще в городе, тянуло вон из него, в поле, где жали рожь, пели жаворонки, пахло хлебом и травами.
Томясь от безделья и скуки, Светицкий около полудня приказал оседлать своего степного Башкира и, еще не решив, куда он направится, легкою рысью выехал за Московскую заставу.
Башкир горячился и все наддавал хода, и Светицкий и не заметил, как очутился на полдороге от Рыбного. Он придержал коня, раздумывая, ехать ли дальше или вернуться назад, но раздумье это, как и всегда, было только напрасной тратой времени: он дал шпоры коню, и степняк понесся вперед по хорошо знакомой дороге.
Скоро в правой стороне за полем, часто уставленным крестцами ржи, показались зеленые кущи степнинского сада; слева к ним, почти вплотную, примыкала деревня, дорога проходила через нее, и Светицкий, чтобы сократить путь, поехал прямо по жнивью.
Сад отделяла от поля широкая канава с валом позади; в одном месте вал поосыпался, и Башкир в одно мгновенье очутился в саду.
Светицкий слез с него, отвел дальше в тень, отпустил подпруги и привязал к одной из берез, а сам направился по аллее, заранее улыбаясь тому впечатлению, какое произведет его нежданно-негаданное появление у балкона.
В саду стояла полуденная тишина; только пчелы да мухи густо звенели среди листвы; изредка, расслабленно и томно, чуть лепетали сквозившие на солнце березовые листки.
Светицкому вдруг послышался голос Сони. Он сорвал две небольшие веточки, замотал ими колесики шпор, чтобы не звенели, и потихоньку стал подкрадываться к тому месту, где находилась девушка. Сердце его забилось усиленно: она сидела на бабушкиной скамейке.
Чтобы больше поразить ее, он свернул с аллеи и, осторожно раздвигая кусты, направился так, чтобы очутиться за спиной Сони.
Отстранив рукой последнюю ветку, он остановился; вакансия была опять занята: рядом с Соней сидел Плетнев!
Ревность и досада овладели Светицким.
- Здравствуйте! - громко произнес он, выставляясь из куста.
Соня вскрикнула и вскочила.
- Я не лишний? - спросил Светицкий.
- Как вы попали сюда, откуда?
- Могу и уйти… - обиженно ответил гусар; руки он не протянул ни Плетневу, ни Соне. - Чем это вы как будто очень взволнованы, Софья Александровна? - ядовито присовокупил он, глядя на действительно смущенную девушку.
- Еще бы, вы так испугали меня!
- Я не знал, что мое лицо так для вас неприятно…
- Господи, что он городит? И уж и губы надул! - воскликнула Соня. - Не про лицо ваше я сказала! А ваших звонков мы совсем не слыхали?
- Да, бывает это… - многозначительно заметил Светицкий. - Хорошо посидели на скамеечке, Софья Александровна?
- Чудесно посидела, Дмитрий Назарович! - в тон ему ответила та.
Гусар окончательно насупился. Несколько минут прошло в молчании. Соня стояла и обрывала листья с куста.
- Ну-с, мне, видно, пора! - сухо проговорил Светицкий.
- Куда же вы так торопитесь? Сейчас обедать будем.
- Некогда мне: я мимоездом заехал!
- Пожалуйста, не капризничайте и оставайтесь!
- Я не барышня, Софья Александровна, чтоб капризничать!
Гусар откланялся и, кусая губы, бледный от волнения, повернулся и пошел по-прежнему напрямик через кусты.
- Куда же вы? - опять воскликнула Соня.
- Лошадь у меня там: я верхом! - долетел ответ, и голубой ментик исчез среди зелени.
Оставшиеся оба прислушались к удалявшимся шагам.
- Совсем сумасшедший! - проговорила Соня. - Зачем он приезжал?
Плетнев, сидевший все время молча, поднял на нее глаза.
- Он вас ревнует… - тихо сказал он.
- Он, меня?… - Недовольное выражение сбежало с лица Сони, и она расхохоталась. - Как это смешно! Меня ревнуют?… - проговорила она как бы самой себе и опять засмеялась. - Ужасно забавно знать, что тебя ревнуют!
Она села на скамейку.
- Совсем не забавно…
- А вы почем знаете? Скажите, вы ревновали кого-нибудь?
- Да.
- Кого?
Плетнев хотел сказать что-то и не смог: лицо его залилось краской от смущения и от сознания неприятного своего недостатка.
- Вас! - вдруг вырвалось у него.
- Вот вам и на! Значит, вы влюблены в меня? - Соня, принявшая слова Плетнева за шутку, несколько откинулась назад и, приложив ветку жасмина к губам, устремила на него смеющиеся васильки свои.
- Да… - с трудом одолел Плетнев, и лицо его покрылось словно туманом.
- Почему же тогда вы на коленях не стоите?
Он разом очутился у ее ног и схватил ее за руку.
- Будьте моей женой! - так горячо, от всей души произнес он, что Соня, точно уколотая чем, поднялась с места.
- Это ведь вы нарочно, не по-настоящему, Федор Андреевич? - смущенно пробормотала она, вспыхнув и слабо пытаясь освободить свою руку; тот не выпускал ее.
- По самому настоящему! Что же скажете?
- Это - что бабушка… - прошептала Соня. - К обеду звонят, идемте!
Звон колокола слышался на самом деле.
Не проронив больше ни слова, оба они прошли по аллеям, поднялись на балкон, и Федор Андреевич немедленно стал прощаться. Как ни уговаривали его Степнина и Серафима Семеновна остаться, как ни указывали на дымящуюся миску с супом на столе, - он настоял на своем и уехал.
Соня не проронила ни слова.
- Да вы уж не поссорились ли с ним? - спросила Серафима Семеновна.
- Нет! - односложно отозвалась Соня.