- Так что же? Даром я не обещал отпустить и не отпущу: заплати! Вот цена твоего выкупа: три представления! У меня три трагедии отложены и не могут идти из-за того, что нет актерки. Сыграешь их - иди, куда хочешь! Кажется, цена невелика… Без запроса, а? - пошутил Пентауров, видя, что Леня молчит и стоит, уронив руки. - Вольную я, как обещал, напишу завтра же… - продолжал он. - Это чтоб вы с maman были спокойны. Но на руки получишь ее только после трех представлений. Это решено и подписано!
- А если Людмила Марковна не согласится?
Пентауров развел руками.
- Тогда и я не соглашусь! Как угодно-с. Тут я помочь ничем не могу. Это уж твое дело, поговори с ней, урезонь! Я от этого отказываюсь! Она мне мать… но, - он постучал себя по лбу с жестом, чрезвычайно похожим на тот, что недавно проделала Людмила Марковна, - у нее тут… Ну ты сама понимаешь, что у нее тут!… По рукам, значит, а?
- По рукам… - тихо ответила Леня, протягивая свою руку навстречу пентауровской.
Тот заключил ее в объятия.
- Вот и чудесно, вот и превосходно! - восклицал он в полном восторге. - И делу конец! Мы тебя поотшлифуем еще, блеску этого придадим, выразительности… того, словом! Есть у тебя кое-какие недочетики, есть, ну, да мы с Белявкой с ними справимся! Все трагедии мои пойдут! Что это будет?! - Пентауров весь сиял и, что шарик ртути, катался по комнате, то потирая руки, то всплескивая ими. - Не завтра, а сегодня же пишу вольную. Лошадей вели подавать!
- Людмила Марковна еще не проснулась… Она хотела повидать вас до отъезда!
- А зачем? Нет, нет, нет. Я рад, я счастлив, у меня душа парит, а она опять начнет об этом… о покойниках!… Я еду! Скажи, что спешил в город писать документ тебе и потому не дождался ее. Ну, моя Эсмеральда, моя прелесть, моя птичка, до свидания! - Он послал Лене несколько воздушных поцелуев и побежал к лестнице. На середине ее он остановился, повернулся к провожавшей его девушке и погрозил ей пальцем: - Завтра жду от тебя письма с согласием!
И, не дожидаясь ответа, поспешил вниз.
Глава XIV
Дело у Нюрочки Груниной с Курденко, несмотря на самые пламенные желания ее ускорить его, не подвигалось вперед ни на волос.
А между тем до нее стали доходить слухи, что Курденко серьезно ухаживает за одной из самых богатых невест города и считается там чуть ли не женихом.
Нюрочка была девица расчетливая и даром время тратить не хотела, а так как у нее имелись другие возможности, то она и решила разузнать все подробно о гусаре и о его намерениях относительно нее.
Выполнить это было трудно, и потому Нюрочка обратилась за советом и помощью к Клавдии Алексеевне. Та, разумеется, приняла откровение Нюрочки близко к сердцу и сейчас же указала как на особенно пригодного для этой задачи человека - на Штучкина.
Нюрочка поморщилась.
- Н-ну?… - протянула она. - Тут нужно бы какого-нибудь тонкого человека!
- Дорогая моя, он тонок! Он чрезвычайно тонок! Он настоящий дипломат! - уверяла Клавдия Алексеевна. - Вид у него суровый, мрачный - да, это правда, но душа пренежная; я хорошо его знаю! Он с удовольствием сделает!
- Но я не хочу, чтобы он даже подозревал, для кого будет узнавать! - сказала Нюрочка.
- Ах, разумеется же, кто же ему это скажет?! - воскликнула Клавдия Алексеевна. - Я с ним дружна, я попрошу его, для меня будто бы, встретиться с Курденко и выпытать у него, в кого он влюблен и какие у него планы насчет женитьбы. Это так просто!
- Совсем непросто! - возразила Нюрочка. - Курденко прехитрый, увернется у него, как угорь…
- Тогда вот что!… - Клавдия Алексеевна подумала и затем нагнулась к собеседнице и прошептала: - Я его попрошу Курденко подпоить. А?
- Да, это лучше!
- И прекрасно! Так я сейчас же и в поход, времени терять нечего!
Клавдия Алексеевна принялась поспешно надевать перед зеркалом шляпу.
На ее счастье тот, кого она искала, встретился ей у только что устроенного тогда общественного сада.
Штучкин стоял у входа, расставив ноги и поднеся, словно для поцелуя, набалдашник трости ко рту, с сосредоточенным видом глядел на плотников, мастеривших в саду перила и скамейки.
- Чем это вы увлеклись? Здравствуйте, Андрей Михайлович! - духом выговорила, подойдя к нему, Клавдия Алексеевна.
Тот оглянулся.
- Да вот, наблюдаю… Гигантскими шагами мы идем за Европой! - Он покачал головой. - Удивительно! Сто лет всего прошло от дней Великого Петра, а уж, смотрите - общественные сады, мостовые…
Он с таким видом указал рукою вокруг, будто видел перед собой не посыпанные песком дорожки, а несколько похоронных процессий.
- Уж и мостовые? - усомнилась Клавдия Алексеевна. - Всего-то у нас одна Большая улица вымощена, да и та вся в ухабах! Я вас искала, Андрей Михайлович…
- Меня? Зачем я понадобился?
- Именно, понадобились. Но здесь говорить неудобно, пойдемте в сад…
Штучкин не успел ответить, как проворная Соловьева просунула свою длинную руку под его локоть и повлекла его на боковую аллею. Там она подвела его к скамейке, стоявшей под тенистым кленом, усадила и опустилась с ним рядом.
- Вы меня пугаете, Клавдия Алексеевна! - заявил Штучкин, глядя на торжественное выражение лица своей соседки.
- Пугаться совсем нечего, дорогой Андрей Михайлович! Нам, мне и еще одной особе, очень нужно узнать кое-что…
- Какой же еще одной особе?
- А это секрет. Нужно, чтобы вы узнали некоторую вещь у некоторого человека.
- И это тоже секрет?
- Нет. Но открыть их вам я так не могу: вы должны сперва поклясться, что никому не передадите!
- Клянусь моими сапогами! - сказал Штучкин, приподняв вверх два пальца.
- Не шутите, шутки здесь неуместны! - серьезно сказала Соловьева. - Дело идет о добром имени девушки!
Штучкин опустил руку и заинтересовался.
- Ну, ну, говорите!
- Нет, дайте сперва слово, что будете молчать!
- Ей-богу, честное слово, вот вам крест! - залпом ответил он, кладя на себя крестное знамение. - Только скажите, для кого же это я хлопотать должен?
- А вы не проговоритесь ей?
Штучкин опять перекрестился.
- Для Нюрочки Груниной! - шепнула ему ма ухо Клавдия Алексеевна, оглянувшись кругом. - Но, смотрите, ни-ни ей; иначе и я найду, кому порассказать ваши "тайны"!
- Сохрани Господи! - неопределенно воскликнул Штучкин.
Клавдия Алексеевна передала, что требовалось выполнить, причем подчеркнула, что такое деликатное дело могло быть поручено только ему, как осторожнейшему и умнейшему дипломату во всей Рязани.
Штучкин погладил свои черные бачки.
- Н-да… Конечно, мне трудные поручения не впервой… - самодовольно проговорил он. - Во Франции мне давали распутывать и потруднее затеи… Я сделаюсь, но - только для вас сделаю, Клавдия Алексеевна, попомните.
Клавдия Алексеевна нежно потрясла ему руку.
- Значит, тонко все обделаете, так, чтоб и заподозрить никто ничего не мог?
- Клавдия Алексеевна, я стратег и политик! - внушительно ответил он, выпрямляясь и строго глянув на Соловьеву.
Собеседники расстались; Клавдия Алексеевна поспешила обратно к Груниным, а Штучкин зашагал, выпятив грудь и покручивая тростью, в лавку Хлебодарова, где он рассчитывал найти Курденко.
У мосье Мишу он застал только одного Радугина.
Гусар сидел на обычном своем месте, за маленьким столиком в углу и в одиночестве допивал бутылку красного вина.
- А, Михаил Илларионович? - произнес, входя, Штучкин. - Что, никого еще нет? А Курденко ваш где?
- Вчера умер… - был ответ. - Душевно жаль человека!
Штучкин глянул на него и захохотал.
- Ну, уж вы и чудак, ей-богу! - он опять залился смехом.
- Чему вы? - невозмутимо серьезно осведомился Радугин.
- Заводчикову сказали про меня то же…
- Ну?
- А он домой ко мне…
- И что же?
Штучкин умирал со смеху и, не будучи в состоянии выговорить ни слова, зашлепал себя руками по щекам, наглядно изображая пощечины.
- С полсотни получил!
Радугин постучал стаканом о бутылку, и на звон явился Алексей.
- Коньяку с лимоном! - распорядился гусар. - Так с полсотни, говорите, он получил?
- И с лестницы потом кубарем! - Штучкин окончательно захлебнулся смехом. - А к вам он с претензией не обращался?
- Ко мне? - удивился Радугин. - Я ж до сих пор думаю, что вы давно покойник! - Он пожал плечами. - Может, это, впрочем, вы в претензии? - как бы спохватился он. - Пожалуйста, присылайте тогда ваших секундантов!
- Я доволен! - воскликнул Штучкин, вытирая слезы, выступившие у него на глазах.
Алексей принес бутылку и пару стаканчиков: рюмок гусары не употребляли.
Радугин налил их и чокнулся со Штучкиным.
- За грядущее воскресение мертвых! - произнес он.
- А ведь вы философ! Вас не понять! - заметил Штучкин, выпив свой стаканчик и ставя его на стол.
- Значит, все, что непонятно, - философия?
- Разумеется. Кто же понимает философов? - с полным убеждением ответил Андрей Михайлович.
- Но не понимают и ослов: значит и осел философ?
- То скотина. Вы ужасно любите завести человека в дебри. С вами страшно говорить!
Радугин пожал плечами.
- Тогда выпьем молча!
За повторенным стаканчиком последовали дальнейшие, и Штучкин начал чувствовать необыкновенный подъем и легкость во всем теле; все ему стало казаться чрезвычайно простым, хорошим и приятным. На лице его расплылась блаженная улыбка.
- А Курденко будет? - осведомился он, воззрившись на своего невозмутимого собеседника.