На Гермиону обрушилось понимание того, что сейчас между ними происходит самый странный, самый необычайный разговор с начала отношений. Разговор, почти граничащий с ссорой. Но, даже несмотря на неприятность обсуждаемой темы, не удавалось избавиться или отвлечься от самого главного: от искреннего восхищения этим мужчиной. От вожделения. От гордости, что он ужасно ревнует и не желает, чтобы еще хотя бы кто-то дотронулся до нее. И ее бросило в дрожь от этого понимания.
Ты же не любишь его.
Произнося эту фразу, Люциус даже не посмотрел на нее, продолжая спокойно есть. И его слова снова разожгли в Гермионе огонь гнева. Хотя, она почти сразу же и поняла, что гнев этот вызван как раз таки тем, что Люциус прав. Чертовски честно и верно сказал он сейчас то, что было больно и неприятно признать правдой. Ярость утихла также легко, как и родилась, и Гермиона невольно оглядела комнату, осознавая, что испытывает огромное облегчение. Теперь она знала, что задача, требующая решения в самое ближайшее время, стала намного проще.
«Мне просто надо уйти от Рона! И тогда будет легче»
Ты не прав Я люблю его. Как друга, для порядка она все-таки возразила.
Конечно. Но при этом знаешь, что этого недостаточно. Знаешь, что это не настоящая любовь. Точней, не то, что люди называют любовью. В истинном смысле этого слова.
И снова его слова поразили своей точностью. Циничной. Жестокой. Но такой верной.
Знаю задумавшись, но потом все же отвлекшись от мыслей, отозвалась Гермиона. Да и, наверное, никогда не любила его так. Просто У нас все произошло как-то само собой. И я была совсем юной тогда. Потом изменилась. А он Он нет.
Они надолго замолчали, окунувшись каждый в свои мысли. Поначалу Гермионе казалось, что между ними должна повиснуть некая напряженность, но этого не случилось. Атмосфера оставалась какой-то странно спокойной и даже умиротворенной, будто до сих пор была насыщена отголоском того наслаждения, что оба испытали чуточку раньше. Она еще немного помолчала и заговорила снова.
Черт возьми, как же ты прав, прямо и честно говоря мне о том, о чем боялась и не хотела думать! Вы всегда так правы, мистер Малфой? Гермиона сознательно льстила ему сейчас. И не только для того, чтобы подразнить, а еще и чтоб хотя бы немного пригладить взъерошенные перья его самолюбия.
Но потом подняла глаза и почти задохнулась (таким невероятно красивым показался он в неярком свете камина и свечей), сумев лишь спустя пару секунд невольно и почти неосознанно выговорить:
Боже Как же ты так прекрасен
От этого безыскусного, но такого искреннего и трогательного заявления Малфой слегка оторопел. Эта женщина не переставала удивлять его. Отдавая себе отчет, что навряд ли когда-нибудь поймет ее целиком и полностью, Люциус признавал, что как раз таки это и служит еще одним источником очарования, делающим Гермиону Грейнджер столь привлекательной. Столь необходимой ему. Так ничего и не ответив, Малфой привстал и, потянувшись, жадно впился поцелуем в ее рот, потом вдруг внезапно отстранился и снова уселся на место.
Гермиона же почувствовала, как тело и душа мигом отозвались на этот молчаливый всплеск его эмоций. И это показалось прекрасным.
«Что бы ни происходило между нами, всегда есть шанс сгладить непонимание, напряженность и какие-то другие сложности той обжигающей страстью, что мы испытываем друг к другу»
А заканчивая ужин десертом из клубники со сливками, Гермиона почувствовала на себе взгляд, от которого сразу бросило в жар: так пристально, так чувственно смотрел Люциус на ее губы, измазанные клубничным соком и сливочной сладостью.
После ужина они почти сразу упали в постель. И долго лежали: лаская, целуя, нежно поглаживая друг друга. Телом к телу. И, наверное, душой к душе. Будто проникая один в другого все сильнее и сильнее.
Через некоторое время оба перестали различать, где заканчивается он и начинается она таким глубоким и полноценным казалось им это обоюдное и добровольное слияние. Ставшее еще одной, новой ступенькой в отношениях, которая сближала их не меньше, чем бурные оргазмы, пережитые прежде.
Но вот ласки стали жарче, смелее и желание близости снова зародилось в телах, уже подрагивающих от возбуждения. Люциус оторвался от губ Гермионы и начал медленно опускаться вниз, прокладывая дорожку из поцелуев, пока не вобрал в рот один из сосков.
«О, да»
Он знал, что та не сможет не среагировать на это касание и упивался предвкушением ее реакции, нежно посасывая набухшую и встревоженную его лаской плоть. И не ошибся: она действительно положила ладошку на затылок Люциуса и прижала его к себе еще крепче, от наслаждения запрокинув на подушке голову. А потом, когда Малфой начал так же нежно ласкать второй сосок, утробно застонала в тишину спальни.
«Господи! В который уже раз сегодня с моих губ слетают такие стоны? Как я могу снова хотеть его, насытившись уже дважды? А он? Неужели Люциус снова желает близости?»
Ответ дал сам Малфой, который склонился к ее губам с очередным поцелуем: касающееся ее бедра проявление «желания близости» казалось великолепным.
Поцелуй же его был не просто страстен и жаден. Нет. Он отдавал властью, граничащей с