Чихачёв, есть у нас офицер, отозвался Шипов, и действительно он поехал в Петербург, но не к Ивану Антоновичу, а по поручению полкового командира. Впрочем мы с Гурьевыми, да Хрущёвым на словах самое Марию-Терезию сюда привезём.
Шипов рассмеялся досадливо и отошёл от Толстого.
Борщёв. Иди! Пора домой, крикнул он, взял свою шапку с окна.
Борис выпил стакан вина и двинулся.
В сенях его догнал Победзинский и стал уговаривать вернуться, ради того, чтобы побеседовать о важном деле.
Борщёв колебался, но Шипов ответил резко:
Ему не время, капитан. У нас дело есть ещё важнее вашего. Ваше дело поглядывать, да наушничать, чтобы алтыны, или по вашему злоты, зашибать, а у нас с Борщёвым честное и серьёзное дело.
Капитан Победзинский пробормотал что-то едва слышно, и как ошпаренный, отскочил от Шипова.
Что ты ему сказал? Господь с тобой! воскликнул сержант.
Ну иди, младенец неповинный, иди... Да отряси пыль с сапогов и больше сюда ни ногой, коли ты себя любишь... ворчал Шипов выходя со двора на поляну.
Что ты всё меня просишь, а сам ведь вот ходишь, нетерпеливо сказал Борщёв.
Я был, тебе говорят толком, по делу.
По какому? Всё выдумки.
А, ну тебя... Младенец.
Да ты мне не родитель и не дядька...
Скажи на милость... Обиделся.
Не обиделся... А не считаю тебя за указателя как мне себя вести.
Ах, ты... Ах, ты, гусь лапчатый. Да ведь я из дружбы. Не стыдно ли тебе это. Не грех ли, мягко и сердечно сказал Шипов. Ну, слушай меня. Обещаешь ты мне недели две, три сюда ноги к Гурьевым не ставить? Ну из дружбы что ли?
Да я и так не собираюсь к ним ходить. Я же ведь сам перешёл к тебе от их галденья и день и ночь. Сегодня меня голод пронял. Но ты чуден тоже. На всех лезешь. Сейчас этого поляка доносчиком назвал. Толстому тоже что-то такое... камешки в огород швырял. А у него этого, так сказать, и огороду нет.
А если есть?
Почём ты знаешь? Во сне пригрезилось?
А если знаю? И верно знаю? воскликнул Шипов.
Так говоришь со зла.
А если чрез месяц всё это на яву окажется? Если эти сходбища уже известны, кому ведать надлежит?
Донесли!
Да. А то что ж. Молчать что ли?
Я бы не донёс. Потому что это только одно враньё и правительству опасности нет.
Соблазн!
И соблазну нет! Пьют, играют и врут. Вот Лихачёв этот другое дело. Если это правда. Скажи, ты разве пошёл бы на них с доносом?
Нет. Но и к ним больше не пойду. А засадят их в крепость, скажу: поделом, не ври!
Да, это пожалуй! согласился и сержант. Если все россияне начнут врать да ругаться как Гурьевы, что ж это будет? Содом!
Они вошли в свой домик и, простившись, разошлись по горницам спать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
I
Семён Гурьев уже воображал, что его дело дело всей России.
Молодёжь и офицеры, с утра до вечера толкавшиеся в этом доме на Плющихе, собирались от праздности поболтать или просто даром отобедать и выпить на счёт тароватых хозяев. Все они, конечно, соглашались во всём с этими хозяевами, внимательно их выслушивали, поддакивали и вторили им, но за глаза поднимали на смех.
Вишь, Орловых из себя корчат! верно определяли некоторые.
Семён Гурьев, чтобы придать себе более значения, а со своего дела снять отпечаток бесцельного празднословия, сочинял всякие небылицы, не только дела, которых не предпринимал никто, но даже лиц никогда не существовавших.
В числе героев этого quasi заговора на Плющихе, явился таким образом полковник Лихарёв или Лихачёв, который будто бы был уже на пути в Шлиссельбург, чтобы спасать принца Иоанна и, похитив его провозгласить императором. Между тем этот Лихачёв-Лихарёв никогда и не существовал в действительности. Его выдумал Семён Гурьев с братьями.
Точно так же действовал со своей стороны Пётр Хрущёв. Он постоянно ссылался на участие в их деле, на согласие и поддержку таких лиц, как Панин, Шувалов, Миних и других, менее важных.
Самые недальновидные люди удивлялись дерзости болтливых офицеров на Плющихе или подсмеивались над их водотолченьем.
Но актёры, игравшие сначала пред публикой и морочившие её скоро увлеклись игрой и стали сами себя морочить.
Они вообразили себя искренно тем, за что прежде хотели прослыть. Они вообразили в самом деле, что они центр, ядро громадного числа недовольных, люди призванные спасти отечество. Они вообразили под собой твёрдую почву, и увидели за собой, как бы находясь в угаре, всю Россию.
Мы сила! С нами теперь хоть Фридриху потягаться! сказал однажды даже Иван Гурьев.
От слов пустой болтовни пополам с вином и картами незаметно перешли заговорщики к делу, т. е. к нелепым поступкам. Коноводы Семён Гурьев и Пётр Хрущёв решили узнать, наконец, наверное от многих сановников, могут ли сторонники принца Иоанна рассчитывать на их прямую и явную поддержку. К самым видным лицам собрались они ехать с опросами. И когда? В самый разгар торжества коронования.
Пётр Хрущёв отправился к знаменитому основателю московского университета, Ивану Ивановичу Шувалову, который по роду жизни и занятий показался Гурьевым в числе самых ожесточённых "недовольных».
Шувалов жил в Москве уединённо, тихо и скромно, почти безвыездно сидел дома, не являясь ни на одно празднество. Он работал с утра до вечера, писал, читал, и заваленный книгами, мечтал только об одной перемене для себя: уехать и отправиться путешествовать за границу. Это было его заветной мечтой, о которой он переписывался с другом Дидеротом ещё в царствование своей благодетельницы Елизаветы. А теперь, при новом правительстве, будучи нелюбим Екатериной и не имея "своего места" при новом дворе Шувалов решился окончательно покинуть родину, уехать и надолго...