Должны стараться, прервал Артамон Алексеевич торячую речь сержанта. Стараться должны себя переневолить. Что проку мучить себя без толку. Ты женися, как произведут. Анюту я тоже просватаю. Заживёте, каждый с своей семьёй, и всё пройдёт, быльём всё зарастёт. Встретитесь стариками посмеётесь глупостям своих молодых лет.
Князь замолчал, но ни Анюта, ни Борис не произнесли ни слова в ответ.
Наступило молчание.
Скажи, Боря, долго ли ты пробудешь здесь? спросила наконец княжна, уже давно думавшая об этом.
Не знаю. Как государыня останется в Москве.
Месяца три?
Ходят слухи, что она не вернётся в Петербург, пока всё не устроит. Может, мы на всю зиму здесь.
Что собственно устраивать нужда?
Да разные статские дела. Делов много. Напутано, сказывают, не мало было.
На всю зиму? Давай Бог! тихо сказала Анюта, нежно глянув на Бориса.
Всё пустое. Как можно ей здесь зиму пробыть, возразил князь. Пробудете вы здесь месяц один. Мне граф Воронцов и Панин оба это сказывали.
А вы их видели, батюшка? спросила княжна, удивясь.
Видел. Был... Дело было... Но делу являлся... Они мне оба... Да и на всякий случай надо...
Князь запутался и запнулся. Княжна, знавшая, насколько отец не любил "лезть на глаза" как он выражался, питерским сановникам, невольно удивилась и задумалась. Отец положительно начинал вести себя загадочно.
Князь, очевидно, проговорился на счёт своих посещений и сердился на себя теперь, видя удивлённое лицо дочери.
Дворецкий Феофан явился звать господ к столу. Князь двинулся вперёд и думал про себя:
"Стар стал! Болтушкой стал!"
XX
За ними, чрез полчаса, въехали на двор ещё две подводы с пятью сундуками. Эта была кладь, вещи барыни и её дочери, где, помимо платья и белья, было взятое с собой "всякое такое про всякий случай". Птицу взяли с собой потому, что умная заморская птаха, по привычке и любви своей к барыне, непременно в разлуке с ней стала бы скучать и померла бы с горя преждевременно.
Так по крайней мере думала и решила барыня. Это и была дочь старшей сестры князя, рано выданной замуж и уехавшей в деревню, где вскоре она умерла ещё до смерти своего отца, князя Алексея Михайловича. Князь Артамон Алексеевич даже не мог жалеть сестры, так как мало знал её. Дочь её, а свою племянницу, князь видел два раза в Москве. Племянница эта вышла замуж, прижила двух детей, сына и дочь, вырастила их и наконец овдовела всё вдали от князя, дяди. Только однажды целую зиму выжила она в Москве с мужем и детьми, десять лет тому назад.
Чрез минуту после появленья колымаги на дворе князя уже барыня и её дочь были окружены всей дворней и подняты чуть не на руках на второй этаж дома, где на лестнице их встретил князь.
Объятия и поцелуи, расспросы в перебивку и неподдельное добродушие, искренняя радость слышались повсюду. Господа целовались наверху, а дворовые целовались внизу, на лестнице и на дворе,
и гул голосов шёл по всему дому, будто проснувшемуся от долгого сна. Утром въехали во двор экипажи и подводы, а в сумерки ещё двор кишел как муравейник. Господа уже не только нацеловались, но и накушались, наговорились досыта, а холопы всё ещё не могли распутаться с кладью и угомониться. Лошади из экипажей выпряжены, а дворня, лакеи, казачки, горничные и девчонки снуют и все голосят на подъезде. А вокруг экипажей, на ступенях подъезда, в дверях парадного входа и швейцарской, даже на большой лестнице будто после пожара, рассыпался всякий скарб, корзины, ящики, узлы, подушки, котомки. И как такое количество всякого добра помещалось в экипажах, и как доехали до Москвы, и зачем приехали, и как кони от всего этого люда и его добра, что пришлось везти, не подохли дорогой это всё, конечно, одному Господу Богу ведомо.
Гостья князя на всём белом свете его единственная родственница, была по мужу помещица степная, из-за Каширы, мать сержанта Бориса барыня Настасья Григорьевна Борщёва. Уже давно не видавшись с дядей-князем, она, вместе с мужем, всё собиралась в Москву, всякое лето и всякую зиму, и всё не могла собраться. Время шло год за годом, сына отправили на службу в гвардию, а затем и муж, Илья Иваныч Борщёв, поболев помер. Это случилось уже пять лет тому назад. Настасья Григорьевна, плача и печалуясь на своё вдовье состояние, тотчас опять собралась "на мыслях» к дяде-князю. Надо было повидаться, поплакать, посоветоваться, как ей теперь жить горемычной вдове на свете, помолиться в церквах московских, поглядеть на свою двоюродную сестрицу-княжну, да посидеть в её красивой девичьей горнице, в три итальянских окошечка, откуда видна стена Китай-города. И стала Настасья Григорьевна собираться в путь. И вот барыня-вдова, справив поминки по муже в двадцатый и сороковой день, стала подробно расспрашивать всех и каждого о пути в Москву... Все говорили, что путь...
Ничего! Ездят!..
Прежде всего на Воскресенское... А там скажут...
Вот намедни купец приезжал из Крапивны, говорил ничего. Генерал тоже проехал к себе в Орловскую вотчину даже очень хвалил... В одном месте, подле города Серпухова, шалят очень... Тоже выворотили его где-то в овраге... А то ничего!
Ныне в Москву ездить пустое дело. Что ни село всякому понятно, что, мол, проезжие господа помещики по своей надобности.