А ещё забежавшая за углями соседка вывалила на Вельку новость из новостей в Рассветный Дол зачем-то приехала внучка старика Мельхиора! Ну, слыхала, жил тут пару годков старый магик? Давненько, правда, уже ты тогда ещё вовсе малая была. Велька его никогда не видела, но даже Енька слышал и про старика, и про его внучку, которую скормили колдунову дракону, хоть и случилось это ещё до его, Еньки, рождения. Теперь оказалось, что Дара была не единственной внучкой Мельхиора, а уж зачем её сестрица приехала, да не одна, а в компании ведьмы, остроухого стрелка и гнома с таким топором, что не всякий мужик просто поднимет, не то что размахнётся
Енька приуныл. Он помнил, откуда у тётки взялись книги со страшноватыми, но редкостно полезными рисунками человеческих внутренностей и костей, а ещё с описанием, для чего всё это нужно, какие со всем этим добром болезни случаются и как лучше болезни эти лечить. Было там и про целительскую магию интересно, но испытывать прочитанное и даже выученное на живых людях Енька опасался. Он та́к помогал, когда его допускали до самостоятельных действий просто размять, растереть, представить, как выгоняет из тела засевшую хворь. Иногда получалось легко, иногда чувство было такое, словно увязнувшую в болоте тёлку тащил за верёвку, аж по спине текло и стучало в висках. В таких случаях тётка смотрела как-то особенно пристально и почему-то вздыхала. Сама она книги почти никогда не трогала, но берегла больше кошелька с серебром на приданое девчонкам. «Вернуть придётся, подумал Енька тоскливо: книг было нестерпимо жаль. Если та рыжая кошка скальная и правда внучка сударя Мельхиора её ведь они теперь. Ладно, схожу домой, попрошу тётку навестить Вельку, и заодно пусть вернёт».
Так он немного успокоил и совесть, и тревожно ноющее сердце. И вообще, у него было в подкладке шапки зашито немного мелочи хватит, чтобы сходить в храм и помолиться. Не сказать, чтоб он был примерным прихожанином, но в иных случаях собственных сил явно недоставало. Надо было обращаться за помощью к кому-нибудь более могущественному.
Глава 3
за постоялым двором был местом солнечным, оттаял рано, уже не только просох, но и порос короткой густой травой, а уж крапива там вымахала просто загляденье. Енька рвал с запасом, не только себе на зелья, но и цыплятам с мукой порубить, и Вельке в бане заварить, чтобы волосы были гладкие и блестящие. Да хоть в похлёбку или в пирог молодая крапива нигде лишней не будет. Ладони и пальцы почти не чувствовали злых укусов гибнущей зелени, но временами крапиве удавалось приложиться к тыльной стороне кисти или к костяшкам, и тогда Енька шипел и тихонько ругался. Что, конечно, было недостойно травника, но очень уж трудно было удержаться.
Ещё не рассвело, да и вообще утро вставало серое и невразумительное. В селе кое-где начинали орать козы и куры, временами вёдра звонко брякали или женский голос бодро проклинал своих рогатых-безрогих кормилиц, но на постоялом дворе пока стояла сонная тишь, только из трубы закурился дымок: плиту, видать, растопили. Тем удивительнее смотрелись две фигуры, вышедшие на задний двор, грязный и тесный, с оружием, но при этом не то что не в броне, а вообще в одних рубашках. Ну, и в штанах, понятно, тоже, и в сапогах, но без всякой защиты. Одна была та самая баба, встреченная Енькой в первый день, другой невысокий, но такой кряжистый мужик: что в рост, что в плечах почти поровну, словно гном. Правда, про гномов Енька слыхал не раз и не два, будто для них самое главное в их наружности борода. Дескать, отращивают они свои бороды чуть ли не до колен, заплетают в косицы с шёлковыми, а то и с золотыми шнурами и вообще, холят и лелеют. Ну, мелкорослый мужичок был, конечно, отменно бородат, до самых глаз, но борода ему и до груди не доставала торчала тёмной жёсткой щёткой на ладонь, не больше. Если и был он гномом, то неправильным каким-то.
А во двор их вынесло подраться. Не всерьёз, а так, размяться колдунья отмахивалась древком посоха от гномьего топора без всяких своих молний или там клубков огня, просто отбивала удары, спуская их вдоль посоха, или вовсе уклонялась и уворачивалась. Мужик топором махал явно не всерьёз, а строго следя за тем, чтобы противницу не покалечить, хотя побегать-поуклоняться ей-таки пришлось. Потому что всерьёз не покалечил бы, но пару рёбер мог сломать запросто, если б она вовремя не пригнулась или не приняла удар на деревяшку (обухом, кстати, не лезвием мужик, видать, сам посохи мастерил взамен сломанных, что так берёг этот).
Енька даже про крапиву забыл, засмотревшись: по склону он залез выше частокола, и забор не мешал ему следить за схваткой. А закончилась она тем, что хитрая баба врезала мужику под колени, сбив его с ног, что-то сделала с посохом, отчего его нижний конец ощерился узким лезвием, и торжествующе завопила: «А, попался!» Мужик, не будь дурак, подобрал не глядя мелкий камушек и очень точно метнул его победительнице в лоб. Та выронила посох, прижала ладонь ко лбу и уже не заорала, а зашипела, но такое, что Енька густо залился краской: ни отец, ни дядька, хоть какие пьяные, так не выражались. Старшего брата, помнится, отец за всего лишь «рожу блядскую» ремнём вытянул пониже спины, хоть и сам признал, что мельник эта самая рожа и есть.