сейчас же сто динариев золотом.
На эти слова я сказал цирюльнику:
Да не смилуется Аллах над моим покойным отцом, который был до того слеп, что обратился к такому цирюльнику, как ты!
А цирюльник, услышав это, стал смеяться, покачивая головою, и сказал:
Нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед посланник Аллаха! Да будет благословенно имя Того, Кто все изменяет, Сам же пребывает неизменным! А я-то думал, что ты одарен разумом, о молодой человек! А теперь вижу, что болезнь, которая с тобой приключилась, совершенно помутила тебе рассудок и сделала тебя пустым болтуном. Но это не слишком удивляет меня, ибо я знаю священные слова, сказанные Аллахом в нашей священной и драгоценной книге, в стихе, который начинается следующими словами: «Те, которые подавляют гнев свой и милуют виновных» Поэтому я предаю забвению все твои провинности передо мной и все твои прегрешения и все прощаю тебе! Но, право, я не могу понять твоего нетерпения и причины его! Разве ты не знаешь, что твой отец ничего не предпринимал, не посоветовавшись со мной, и что в этом отношении он следовал пословице, которая гласит: «Человек, принимающий совет, создает себе опору». А я, будь вполне уверен в этом, человек весьма драгоценный, и ты никогда не найдешь другого такого советчика, как я, и никого, кто мог бы лучше преподать наставления мудрости и умел бы искуснее и ловчее обделывать разные дела. И вот я стою перед тобою на обеих ногах моих, ожидая твоих приказаний и всецело готовый к твоим услугам. Однако скажи мне, почему это я нимало не раздражаюсь тобой, тогда как ты в такой степени раздражен и взбешен? Правда, что если я выказываю по отношению к тебе такое терпение, то единственно из уважения к памяти отца твоего, которому я обязан столькими благодеяниями.
Тогда я ответил ему:
Ради Аллаха! Это уж, право, слишком! Ты просто губишь меня своей неудержимой болтливостью! Повторяю тебе, что я позвал тебя только для того, чтобы ты обрил мне голову и убрался отсюда как можно скорее.
И, говоря ему эти слова, я встал, сильно разгневанный, и хотел прогнать его и уйти, хотя он уже смочил и намылил мне голову.
Тогда он сказал мне самым спокойным тоном:
В самом деле, я прекрасно вижу теперь, что нестерпимо надоел тебе. Но я нимало не обижаюсь на тебя за это, ибо отлично понимаю, что ты слаб рассудком и притом еще очень юн; ведь еще совсем недавно я таскал тебя ребенком на своем плече и таким образом относил в школу, куда ты не хотел ходить.
Я ответил ему:
Да полно же, брат мой, заклинаю тебя Аллахом и святой истиной Его, уйди отсюда и предоставь меня моим занятиям, уходи ты подобру-поздорову!
Когда я произнес эти слова, меня охватил такой припадок нетерпения, что я разодрал платье свое и начал испускать нечленораздельные крики, как сумасшедший.
Увидев меня в таком состоянии, цирюльник решил взяться за свою бритву и стал править ее о кусок кожи, привязанный к его поясу.
Но он так долго правил ее об эту кожу, что у меня душа была готова расстаться с телом. Наконец он придвинулся к моей голове и начал брить меня с одной стороны и действительно сбрил несколько волосков. Затем он остановился, поднял руку и сказал:
О молодой господин мой! Гнев есть искушение шайтана.
И он привел мне следующие строки:
Потом он сказал мне:
О господин мой! Я отлично вижу, что ты не имеешь никакого почтения к заслугам и талантам моим. А между тем та самая рука, которая теперь бреет тебя, трогает и ласкает также головы царей, эмиров, визирей, правителей и всех вообще благородных и славных людей. И это в мою честь или в честь кого-нибудь, кто сильно походил на меня, поэт изрек нижеследующее:
Да будешь ли ты, наконец, заниматься своим делом или нет? В самом деле, ты вымотал мне всю душу и совершенно истерзал мозги!
Тогда он сказал:
Я начинаю подозревать, что ты несколько торопишься покончить с этим.
Я закричал:
Ну да, разумеется! Ну да, разумеется! Ну да, разумеется!
Он сказал:
Внуши себе немножко терпения и умеренности, ибо поспешность есть наваждение искусителя и не может повести ни к чему, кроме раскаяния и всевозможных невзгод в жизни! К тому же владыка наш Мухаммед (да пребудет с ним молитва наша и мир!) сказал: «Самая прекрасная вещь в мире та, которая сделана медленно и вполне созрела!» Но то, что ты теперь сообщил мне, сильно заинтересовало меня, и я прошу тебя объяснить мне, почему ты так нетерпелив и так торопишься. Я надеюсь, что причиной этому является что-нибудь приятное для тебя, и я был бы очень огорчен, если бы это было не так. Но правду сказать, я должен теперь немножко приостановиться, ибо мне остается всего несколько часов благоприятного солнца.