Когда приехали сотрудники местной милиции и лично увидели, что же в страшном итоге случилось, многим, даже видавшим виды, стало не по себе. Невозмутимая девочка так и стояла посередине родительской комнаты; она оставалась с кровавым ножом, крепко зажатым в правой руке, и озиралась то вправо, то влево, как затравленный дикий зверёк, готовая в любую секунду бросится в последнюю, для кого-то явно смертельную, битву. С неимоверным трудом удалось вырвать из маленьких ручек опасный резак. Неожиданно, когда к ней приблизились на близкое расстояние, Екатерина резко набросилась на ближнего офицера. Каким-то невероятным чудом удачливому милиционеру посчастливилось увернуться, а ополоумевшая бестия заметалась по крохотной комнате; она размахивала перед собою убийственным инструментом и не давала к себе приблизится. В какой-то момент её схватили за худосочную, опасно вооружённую руку, успешно разоружили; но… обезумевшая Катюша, отчаянно извиваясь, продолжила рьяно брыкаться, остервенело кусаться и жёстко царапаться. Пришлось её связывать и колоть успокоительным препаратом.
Впоследствии Екатерина долгое время лечилась в психиатрической клинике, а по выходу её определили в детский приют, располагавшийся в небольшом провинциальном посёлке, со странным названием Сидорино-Городище. За время стационарного наблюдения, пока притесняемая малышка лежала в областном диспансере, проводилось тщательное расследование, где выявились страшные факты «жестокого обращения с малолетним ребёнком». Незамедлительно последовало волевое решение, подтверждённое неоспоримым судебным приказом «изъять Екатерину Ветрову из неблагополучной семьи». Порочные горе-воспитатели лишились родительских прав, а заботиться о содержании затравленного ребенка взялось советское государство.
Глава VI. Детский дом
Богоугодное заведение представляло собою красное двухэтажное кирпичное здание, с общей периметральной площадью не менее полутора тысяч квадратных метров; прилегавшая территория (где, помимо отдельно отстоявшей замызганной кочегарки, располагались и иные хозяйственные постройки) огораживалась двухметровым забором, выполненным из сваренных металлических прутьев; ворота являлись аналогичными, единственное, чуть выше, а на верхних стыках сводились под конус. Они оставались всегда надёжно запертыми, а значит, самовольно покинуть неприглядное учреждение становилось практически невозможно. Именно сюда, в невзрачное здание, и прибыла семилетняя Катенька Ветрова.
Встретила её лично директор Злыднева Маргарита Петровна. По достигнутому возрасту она приближалась к пятидесяти годам и выглядела женщиной строгой, как водится грозной; зелёные глаза скрывались за толстенькими очками и бросали на подведомственных воспитанников ненормально строгие взгляды; вечно нахмуренный лоб лишний раз подтверждал, что она свыклась с предназначенной ролью «наводить на маленьких проказников и подсознательный страх, и раболепное подчинение»; пепельные волнистые волосы укладывались эффектной причёской; средняя полнота придавала солидной фигуре некую величественность, а заодно и внушала гораздо бо́льшее уважение.
– Здравствуй, Екатерина, – нахмурилась зловредная директриса, отобразившись присущей суровостью. – Зовут меня Маргарита Петровна. Я в детском доме главная, и меня здесь принято слушаться. Так же поступишь и ты. Если проявишься девочкой воспитанной и хорошей, мы непременно подружимся. В противном случае – когда ты вдруг посчитаешь, что сможешь хоть что-нибудь поменять – жизнь твоя, никчёмная, круто изменится, и ты познаешь всю тяжесть принудительных наказаний.
Катя слушала молча; она прекрасно понимала, что вряд ли ей в ДД окажется лучше, чем приходилось в постылом доме. Но! Делать нечего, злая судьба решила всё за неё – распорядилась, что теперь ей необходимо привыкнуть к новым невзгодам, тяжким лишениям. Наблюдая нарочитое безразличие, Злыднева с интересом спросила:
– Ты меня слушаешь, деточка?
– Да, Маргарита Петровна, я Вас слушаю, и очень внимательно, – последовал чёткий ответ; он высказывался хотя и маленькой, но рассудительной притворой-пройдохой.
– Тогда я продолжу… Живём мы здесь по заведенному распорядку: подъём в шесть утра; до шести часов десяти минут зарядка; до семи тридцати утренний туалет и уборка спален; далее – лёгкий завтрак; с восьми тридцати начинаются основные занятия, длящиеся вплоть до пятнадцати; в перерыве, в одиннадцать пятьдесят, – обед; по окончании занятий, получасовой тихий час; с пятнадцати тридцати и до восемнадцати тридцати личная самоподготовка; в перерыве, ровно в шестнадцать, – полдник; до девятнадцати – ужин, за которым следует воспитательный час; с двадцати и до двадцати одного часа – свободное время; потом одновременно проходят и подготовка ко сну, и туалетные процедуры; в двадцать два – конечный отбой. Всё ли тебе, детка, понятно?
– Да, Маргарита Петровна, мне всё абсолютно ясно, – заверила новенькая воспитанница, не моргая и глазом.
– Хорошо, тогда следуй устраивайся… займёшь пока койку на верхнем ярусе.
Подхватив немногочисленные пожитки, свёрнутые в тряпочный узелочек, Екатерина отправилась в детскую комнату, где единственным рядом располагались десять двухъярусных железных кроватей. Нижние все занимались, то есть, свободными оставалась лишь парочка верхних, расположенных у самого входа. Предусмотрительная девочка решила занять вторую, что находилась подальше.
Время случилось только-только послеобеденное, а значит, все другие воспитанники, в силу привычного распорядка, занимались полагавшимися основными занятиями. Катя сложила необъемные вещи в личную тумбочку и осталась дожидаться коренных обитателей. Когда все принудительные мероприятия последовательно закончились, девчачье помещение наполнилось весёлым щебетанием да возбуждёнными криками. Другие обитательницы, такие же подневольные, как и несчастная Катька, представляли собой различные возраста́; они находились в промежутке от шести и до шестнадцати лет. К новенькой, впрочем, как и везде, отнеслись настороженно – никто не хотел принимать её в давно сложившуюся устойчивую компанию.
Первоначальное, сугубо негативное, обращение малышку всецело устраивало, потому как, хотя и являясь довольно общительной, в новом кругу она чувствовала некое отчуждение, пока ещё непонятное.
Так прошёл первый день пребывания в государственном детском доме. После сытного ужина, закончив вечерние процедуры, детдомовские воспитанники уложились в пружинные, армейского образца, кровати. Когда все остальные затихли и вроде бы, заснувшие, засопели, Екатерина сомкнула уставшие глазки и совсем уж засобиралась отправиться в царство сладостных сновидений… Как вдруг! Она почувствовала, как некая непреодолимая сила увлекает её в узкий прикроватный проход и как она же не забывает прихватить и тёплое одеяло. Оказавшись на голом, холодном полу, недоумённая девчонка тут же почувствовала, что её поплотнее обернули собственным покрывалом. Непроизвольно попыталась кричать. Почти одновременно испытала на хрупком теле жуткую боль, а неокрепшее тельце поочередно стало принимать бесчисленные удары, наполненные озлобленным гневом, совсем не девчачьей яростью. Пинали нещадно! Все обитатели детской комнаты (ровно восемнадцать воспитанниц) стремились внести свирепую лепту. Успокоились не раньше, чем Катя перестала подавать хоть какие-то звуки и когда сделалось больше чем очевидно, что она лишилась сознания.