Невразумительно пишу, да, Сань? Мне пока трудно вразумительнее. Я все еще боюсь обмануться, а потом угорать от стыда за свои надежды и фантазии. Но я все тебе расскажу, и очень скоро. Я уже почти уверена, что мне будет, что рассказать.
Знаешь, что я вспомнила вдруг на турбазе? Даже не вспомнила, я это и так знала, конечно, но словно вдруг взяла в руки привычную скучную вещь, а в ней столько тайн. Еще в девяностых, когда мы жили вместе с моей подругой Таткой и плели феньки, я тебе рассказывала немного вроде, – Таткин приятель Дункан прозвал меня Птицей. Мне это почему-то так важно сейчас.
Саня дорогая, брось ты про Мишку мне мозг промывать. Мне и родной сестры хватает для подобных разговоров, ну, с ней-то понятно, ее ответственность за меня все не отпустит. А тебе зачем? Не до Мишек мне совершенно! И замуж я ни за кого не хочу. И снов он вообще не видит. Погуляли с ним по лесу, пообжимались в койке – и хватит. Пора своими делами заняться. Как, кстати, у тебя на работе? А, хотя ты ж не вышла еще на работу, да? Блин, это мое начальство вечно нам зимние каникулы урезает по сравнению с государственными. Ты непременно пиши, как только выйдешь, и у тебя там все закрутится! Я волнуюсь!
Как тебе изображение Алексеевой? С твоих слов, на фотографическую точность не претендую!
Саня, Саня! Как мне сейчас хорошо, как хорошо! Так бы и съела саму себя целиком, чтоб другие не испортили. Скорей бы воскресенье. Пойду в гости к сестре, надо с ней поговорить.
Целую! Обнимаю!
Твоя Настя
С уважением
Anastassija Lutikova
12.01.2013 Настя
Саня, привет.
Что-то ты мне все не пишешь и не пишешь. Все в порядке?
Надеюсь, я тебя разговорами про Мишку не обидела. Нет, я, конечно, сама тебе предложила красивую сказку про нас сочинить, но я ж не обещала, что пойду в персонажи. Пусть это сказкой и останется, ладно?
Меня твои рабочие успехи волнуют гораздо больше. Как там прекрасная Алексеева? Выделила штамм? Или рано еще? Смутно припоминаю университетскую учебу, вроде, так быстро не должно получиться. Но я за вас болею, имей в виду!
А у меня на работе все смешно и немного печально эту неделю. Сбился мой внутренний режим сам собой. Стала приходить не в одиннадцать, как обычно, а в девять. Поясняю, у нас нет строгого времени начала рабочего дня, можно прийти с девяти до одиннадцати, а уйти, соответственно, с шести до восьми. Восемь часов отработать главное, а со скольки до скольки сидишь, твое дело. Плоды внутренней демократии, так сказать. Удобно, в общем-то, и тем, кому детей в садик отводить-приводить, и нам с Заварохиной – дремучим совам. Только я, кажется, теперь почти не сова. Утром не спится, вечером хочется домой пораньше или побродить в одиночестве по Ваське – я люблю, а тем более сейчас есть чем дома заняться и над чем гуляючи подумать. Но Заварохина моя обижается. Она, как истинная сова, бухтит на меня каждое утро, сонно подрулив к одиннадцати. И вечером еще раз бухтит, когда я убегаю, а она остается. В «Сладкоежку» мы с ней что-то так и не сходили, по времени не совпадаем. Надо мне хоть на ту неделю запланировать, совсем обидится.
Завтра пойду в гости к сестре. Попробую проверить одну мою мысль. И тебя кое о чем расспросить хочу, но пока не придумала, как лучше. Подумаю еще немного.
Жду твоего письма, Саня-Александра.
Не исчезай совсем уж с моего горизонта.
Настя
С уважением
Anastassija Lutikova
13.01.2013 Настя
Стол, за которым предполагалось пировать дружным собранием родственников, от яств не ломился. Нинель не любила ни нарочитых полных чаш, ни демонстративных рогов изобилия. Но Настя не обольщалась. Холодильников у Нельки на кухне было два, и оба представляли собой модель Вселенной накануне Большого взрыва. Неле нравилось выставлять маленькие тарелочки на стол постепенно, по мере убывания предыдущих. Обычно через два-три часика ужина за ее столом у несведущих гостей, обманутых размерами порций, дыхалку снизу подпирало так, что страшно становилось пошевелиться. Пока Нелька бегала по дому и о чем-то хлопотала, Настя специально прогулялась до кухни – оценить размеры предстоящей битвы. Как всегда – жутко. Хорошо, что не стала сегодня обедать.
– Толик вам написал? – крикнула она, разыскивая взглядом на полке любимые фаршированные яйца. А, вон, позади канапе со шпротами. Ну уж шпроты-то, любезная Нинель Аркадьевна, не заставите кушать.
– А как же! – отозвалась Нелька из глубин дома, – и через Интернет, и открытку прислал! Посмотри, я там специально в сервант за стекло сунула!
– И как он? – поинтересовалась Настя, продолжая изучать тарелки и блюда внутри тихо урчащего «Сименса».
– Хорошо, – сказала Неля, заглянув на кухню, – кончай холодильник гипнотизировать. Это не все нам, завтра еще два депутата по округу со своими дражайшими приедут, а у меня времени не будет готовить, записалась в «Фелиду» почти на весь день.
– Маникюрчик-педикюрчик? – понимающе улыбнулась Настя.
– Главное – Артурчик, – Неля отодвинула Настю от холодильника и вытащила тарелку со шпротами, – Фитнес-тренер мой. Велел на беговую дорожку в приказном порядке. Иначе, сказал, ни за что не отвечает. Бери свои яйца, пошли за стол.
Настя покорно достала указанную посудину и двинула в комнату за сестрой, на ходу любуясь сестриной фигурой и косищей до зада.
Все же Нелька – потрясающая женщина. И вовсе не потому, что старшая сестра. Хотя даже в этом – на пять лет старше и на десять кило худее. А выглядеть вообще скоро будет, как младшая. Подтяжек отродясь не делала. Настя тоже, между прочим, хаживала на йогу, и круги вокруг района трусцой нарезала время от времени, но против Нельки – квашня. И коса, в кого такая коса? Не в маму уж точно, в маму как раз уродились волосенки у Насти – пышно, да редко, и длинные никак не отрастить, только начесать поавантажнее. Может, в папу? Папа был кудряв весьма. Кудряв, да рус, да приятен на вкус… наверное, в папу. Но дело не в этом.
Нелька – потрясающий мастер совмещать несовместимое. С самого детства, когда мастерила для Насти бутерброды с селедкой, украшая их клубникой. Или надевала кеды с рейтузами под шелковую юбку. И вкусно же было, вкусно! А кеды с шелком сейчас вообще – наимоднейший стиль. И дом Нелькин, вот он весь такой. Развести здесь патриотичный чиновничий шарм из волн малинового бархата и позолоты Нелька Жеке не позволила. Дизайн заказала довольно строгий и простой, включая приятную мебель из экологичных материалов, а потом щедро завалила всю тщательно выверенную гармонию светлых линий деревенскими ковриками, перуанскими пледами, индийскими накидками, выделанными овчинами и подушками, вышитыми крестиком. Подушки вышивала тетя Люда, используя в качестве канвы вафельные полотенца, а схемы раздобывая в прошловековых журналах «Работница» и «Крестьянка». Мулине происходило родом из тех же времен. Зрение у тетки было уже не очень, и крестики на огромных ляпистых розах дружно маршировали вразнобой, как солдатики, путающие право и лево. Настя дареным ей подушечкам ужасалась и отдавала Нельке. Нелька раскладывала подушки повсюду, умудряясь достичь такого композиционного эффекта, от которого Настя приходила в восторг, шалея в этом уюте – одновременно странном и действующем, как хорошая доза успокоительного. Нелька, конечно, спорила и говорила, что делает все сугубо заради удовольствия видеть выражения лиц нагрянувших сюда чиновных жен, но Настя считала, что талант художника цветет в ее сестре куда более бурным цветом, нежели в ней самой, и только Нелькино упрямство не дает ему выплескиваться на бумагу.
Жека, кстати, Нелькины художества поддерживал обеими руками и нехилыми денежными вливаниями. Слыть экстравагантным в домашнем обиходе ему нравилось, и полюбоваться смущенными лицами чиновных жен он тоже любил. Так что и мужа Нелька себе оторвала, что надо. Особенно если учесть, что это сейчас Жека стал толст и лыс, а Нелька – стройна и богата косищей, тогда как в годы юности наоборот – Евгений Филиппович отличался стройностью и завидной шапкой растительности на голове, а Нелька была пухлой, авитаминозной девицей с парой белобрысых хвостиков над ушами. Родители держали ее в куда большей строгости, чем младшую Настю. Может, от этой строгости и взяли свое происхождение кеды под шелк, может, они же и вскружили голову всегда аккуратному и прилизанному комсомольскому райкомовцу Фесенко. Как бы то ни было, Гименей явно сам приходил плясать на свадьбе Настиной сестры, потому что без ссор в доме Нинель, конечно, не обходилось, но речи о разводе здесь не звучали никогда.