– Вот и отлично, потом покажу, где лежат краски, – улыбнулась она на прощание, одновременно прикладывая к уху телефон, – Але, милый, я договорилась с художницей, все нормально. Настя, не таскай конфеты.
Мишка тихо положил руки Насте на плечи.
– Ни дня без строчки, ни дня без кисти, – воркующим басом прогудел он ей в ухо.
Настя кинула на Мишку косой взгляд снизу вверх, из-под челки должно было получиться вполне загадочно.
– Я виноват? – заволновался Мишка, и тут же перешел к утвердительной интонации. – Я виноват, я виноват. Искуплю.
– Миша, – сказала Настя, стараясь тщательно отмерить придыхание в голосе, – это было так здорово… со мной такого никогда…
Мишкино лицо начало медленно вытягиваться.
В этот момент в холл в облаке морозного воздуха ворвался мужик, утром спавший здесь на диване. По следам на штанах и толстовке видно было, что мужик примчался прямо из гущи снежковой баталии. Он тут же нацелился на супчик, но замер с поварешкой в руке под обвиняющим взглядом Насти-младшей.
– Я все про тебя знаю, – угрюмо сообщила мужику Настя-младшая. Тонкая струйка супа потекла из поварешки обратно в кастрюлю. – У тебя борода и крылья в чемодане!
Настя тихо застонала от восторга и скорее спряталась за широкой грудью ничего не понимающего Мишки. Как сладка ты, месть внезапная! А вот нефиг спаивать в сауне малознакомых соседей по турбазе, мало ли чем потом отольется!
04.01.2013 Саня
Настя, привет!
Меньше недели прошло, а я уже скучаю по твоим письмам. Вот, пишу, пользуясь моментом: вернёшься, а моё письмо ждёт тебя в почте. С наступившим Новым годом, Насть! Просто вот от земли до неба и всей душой желаю тебе, чтоб именно этот год принёс в твою жизнь всё то новое и хорошее, чего ты сама для себя хочешь. Как прошёл твой отдых на базе? Надеюсь, что хорошо, что ты успела отвлечься от работы, отдохнуть от своих малопонятных мне «дедлайнов», и что общество Мишки не разочаровало тебя. Не обижайся, пожалуйста. Серьёзно – я так за вас рада. И кто мне писал, что Мишками его не взволновать, а? Если это будет возможно, расскажи мне, как он ухаживал за тобой, ведь это самый красивый и приятный период – открытия души ещё недавно совсем незнакомого человека, вдруг ставшего ближе родных. Я помню, Сашка так жадно расспрашивал меня о моей жизни, а потом сам так торопился рассказать мне о себе всё-всё, что у меня было ощущение Алисы, падающей в колодец, на стенах которого стоят банки с надписями «Пионерский лагерь», «Армия», «Учёба в мединституте», «Выжить в девяностые» и прочие увлекательные варенья-ассорти из воспоминаний. Я понимаю, что у вас пока первая ступенька на этом пути, да и знакомы вы с юности, но тем теплее могут быть эти воспоминания. Тут, с одной стороны, не хочется торопить события, а с другой – время наше такое, что на годы ухаживание растягивать не приходится, ты согласна со мной? Я не о том, что после этой поездки стоит ждать подарка в виде кольца на какой-нибудь из февральско-мартовских праздников, но подвести к этой идее Мишу, если он не созреет сам, совсем не зазорно, как считаешь? Сплошные вопросы. Помню, что у меня вопросов как раз было мало. Было радостное узнавание любимого человека и ответы на вопросы, которые я не успевала задать. Очень надеюсь, что и у тебя это происходит так же.
Я не могу написать сейчас всё, что хочется, поскольку пишу с планшета, отправив Сашку с Вовкой в магазин, – холодильник опустел. Есть преимущества и в сломанной ноге: можно остаться дома и посвятить время своей маленькой тайне – нашей переписке. Хотя, конечно, меня так и распирает радость за тебя и тянет рассказать кому-то понимающему о том, как оно бывает в наши годы, и что действительно любви все возрасты покорны, и что моя, как ты выразилась, красивая сказка про вас с красивым концом имеет все шансы сбыться. Но не бойся, я никому ничего не расскажу, потому что у меня давно нет друзей, с которыми можно начать разговор со слов «одна моя подруга, ну, ты её всё равно не знаешь». Есть Сашка, для которого наша с тобой переписка закончилась. Есть родители, но уже очень давно я почему-то не могу с ними толком поговорить. Всё в спешке, приходим-уходим, за забором вежливых слов не добраться до искренних. Так же было и в этот Новый год. Мы пришли, взаимно отпоздравлялись, стали собираться домой, а мне вдруг захотелось побыть маминой дочкой, Насть. Посреди всего моего семейного благополучия. Захотелось отправить своих мужчин поглощать наши вечные оливье и селёдки с шубами под речь президента и шоу Аллы Борисовны, а самой остаться. Чокаться золотистым шампанским с весёлой толпой бывших и действующих археологов разной степени лысости и бородатости. Искать валенки для незадачливого Деда Мороза, живущего двумя этажами выше, водить под ёлочкой хоровод с папой и внучками папиного коллеги. Глохнуть от канонады фейерверков и спешить найти в небе самый красивый, чтоб под его опадающие звёзды успеть загадать желание. Как ты понимаешь, я всего этого не сделала. Мы уехали домой втроём, и описание нашего застолья вряд ли тебя заинтересует. В час ночи отправили спать Вовку, в пол-второго легли сами. Подозреваю, что Вовка ещё долго колбасился в Интернете, но сил контролировать его у меня уже не было, к тому же Саша не так быстро дал мне уснуть. Мы теперь, как дамы несвободные, можем это пообсуждать (шучу, конечно). Забавно, что моя временная беспомощность пробудила в нём почти юношескую гиперсексуальность. Знаешь, когда я приехала из больницы с загипсованной ногой, он мне в ту же ночь такое небо в алмазах устроил – просто-таки в медовый месяц вернулись. Даже жутковато всё это вспоминать, и сладко вместе с тем то, что я была желанна для него и в таком нелепом виде, так что, как видишь, даже в семейной жизни есть место непредсказуемости. Это я так, чтоб рутина тебя не пугала. На будущее.
Хочется ещё про работу и про Алексееву. Перечитала твоё письмо и поняла, что жду выхода на работу… как перед соревнованиями – отмашки флажка. И страшно, и хочется, чтоб уже скорей. По поводу Алексеевой… Она совсем не такая, как ты её представляешь. Она высокая и фигурой больше напоминает веретено, талии вообще нет. Брови густые вразлёт над маленькими синими глазами, крупный, как вырубленный, нос, волосы собраны в короткую толстую косу. Гораздо легче её представить в сапогах и с ведром в руке на пороге хлева, чем над микроскопом. Я давно про себя называю её «вольная казачка». Это пошло с одной из лабораторных посиделок, по поводу то ли приезда шефа, то ли его отъезда, уже и не помню, и неважно. Наш студент Андрюша принёс гитару, и мы все дружно охрипли, так хорошо нам пелось. И когда Татьяна, сдвинув брови домиком, протяжно и чисто с горьким розенбаумским надрывом подпевала Андрюше: «Во-ольная казачка-а по-над речкой пла-аче-ет, видно не иначе – любит казака-а», – просто мороз по коже. И подумалось мне тогда, а после твоего письма и совсем оформилась моя мысль, что наверняка ждут её дома старенькие родители с совсем нетайной гордостью – дочку отправили в столичный город, в Университет, она там уже почти учёной дамой стала, вот ещё какую-то очередную бумажку получит – и можно будет соседям говорить: а наша-то Танька… а Таньке уже обрыдло всё – и невезение её постоянное, и ясная ясность, что учёной дамы из неё не получилось, и казак неведомый сам собой рассосался, не дождавшись. Но как же страшно признать это, смириться и уехать домой, страшно бросить, найти что-то другое и навлечь на себя родительский гнев, который мы, может быть, в себе больше раздуваем, чем он есть на самом деле. Вот и мается наша Алексеева, слишком большая для микроскопической жизни, но недостаточно смелая для того, чтоб сказать себе «нет», как сказала ты. Попробую помочь ей. Хотя уже и не знаю, велика ли польза будет, если у неё получится работа. Защита диссертации, как повод родителям гордиться своей дочкой, – цель благородная, но нужная ли ей самой?