Ранних пташек в холле, считая Настю, имелось две. И одна поздняя. Посередине правой ноги буквы «п», ближе к окну, сидела девочка лет пяти-шести. Девочка грызла печенье и возюкала кисточкой по бумаге. А на диване под самым окном спал один из тех мужиков, что вчера напоили Мишку в сауне. Спал крепко, уложив на согнутый локоть, помятое красное лицо. Ни утренняя прохлада, ни обнаженная поясница под задравшейся рубахой, ни упавший с ноги башмак были ему нипочем. Большая нога мужика, лишенная обуви и какого-либо намека на носок, вызывающе торчала в проход, сильно волнуя детское воображение.
Пока Настя возилась у кулера и размешивала себе какао, девочка дважды успела выбраться из-за стола, постоять рядом с мужиком, разглядывая его обнаженную ступню, и вернуться обратно к акварели. Выгляди девочка лет на десять постарше, можно было предположить, что ее занимает анатомическое строение столь удачно подвернувшейся модели, но эту юную художницу явно беспокоило другое. Как раз когда Настя принялась кидать в какао сахар, девочка, наконец, решилась, и, в третий раз подойдя к мужику, осторожно протянула руку к его ступне.
– Эй-э-эй, – негромко окликнула Настя. – Не надо щекотать дядю.
Не то чтоб в ней вдруг взыграла жалость к мужику, наоборот, стало страшно, что дядя, так и не проснувшись, дрыгнет ногой, а ребенка придется собирать частями по всему холлу. Но девочка поняла Настю по-своему – отдернула руку, угрюмо села к своим рисункам и начала возить кисточкой с удвоенной энергией, выписывая на мокрой бумаге густые разноцветные круги.
Настя подошла и встала рядом.
От горячего какао кружка нагрелась, держать ее двумя руками через приспущенные рукава свитера было нормально, а вот пить еще слишком горячо. Настя поднесла чашку к лицу, вдыхала шоколадный запах и смотрела, как цветные круги под широкими движениями кисти стремительно превращаются в большую серо-буро-малиновую кляксу. Рядом с девочкой лежала еще пара рисунков, на которых сплетались зеленые и голубые полосы, призванные, видимо, изображать елки и окутавший их снег. Елки местами были даже узнаваемы. Девочка мрачно покосилась на Настю, взяла один из рисунков и щедро мазанула по нему оранжевым, очертив очередной круг.
– Жалко же, – грустно сказала Настя.
– И вовсе не жалко, – пробурчала девочка, наяривая по листу, – потому что я сейчас возьму и уйду в настоящий лес!
– Одна? – удивилась Настя.
– Конечно! – сурово подтвердила девочка. – Все же спят же!
Настя осторожно попробовала какао кончиком языка. Нет, все еще горячо. Надо ждать, пока остынет. И весь день ждать, пока что-то начнется, такой уж это день – первое января. Длинное ленивое утро, которое будет тянуться до самого вечера, а то и до завтра. Сестре звонить рано, Мишка спит, со своими мыслями приставать не к кому. И впрямь, хочется хоть мужика пощекотать.
– Одной в лесу опасно, – задумчиво сказала она, припомнив Пашкину историю. – Там летает белая птица. Большая-большая. Караулит в снегу, никто ее не видит, а она ворует маленьких девочек. Раз – и унесет с собой неведомо куда.
– Вот и хорошо, – отозвалась девочка, прибавляя в новую кляксу поочередно красного, сепии и ультрамарина. На замызганной коробке принадлежавшей ей акварели красовалась надпись «Нева», и бумага тоже выглядела дорого. Похоже, денег родители на юное дарование не жалели. – Я и хочу неведомо куда! Давай, зови свою птицу!
– Эвона как, – удивилась Настя.
Мысль выглядела интересной. В самом деле, почему надо бояться этой птицы и так ли плохо там, куда она тебя унесет? Здорово же – полетать по лесу на большой белой птице, которую почти не видно. А какао может и подождать…
Девочка отложила в сторону лист со второй кляксой и задумчиво взяла в руки последний рисунок. Похоже, жалко ей все же было, рисунок вернулся на стол в неизмененном виде. Девочка начала усиленно полоскать кисточки.
– Подожди, – попросила Настя, оглядываясь в поисках предмета, который вчера то и дело попадался ей на глаза. Ну да, вон лежит возле лестницы толстый рулон скотча, забыли убрать, когда украшали холл. – Дашь мне бумаги?
Татка говорила ей: «Совсем не обязательно брать планшет, Птица. Бумагу можно крепить к чему угодно, хоть к столу, хоть к полу, хоть к дверце шкафа. Главное, чтобы лист не повело от воды, пока ты рисуешь». Скотча у них было мало, зато в загашниках теткиной однушки нашлась куча изоленты – тетка, похоже, запасалась на случай ядерной зимы. Держала изолента не очень, лист А3 натянуть бы не вышло, но листов А3 у них тоже было мало. Мир, если ему хотелось, умел пребывать в гармонии.
– Рассказать тебе, почему не надо щекотать этого дядю?
Жаль, не забыли еще и ножницы, впрочем, скотч можно отрывать зубами. Белый лист лег между ними посередине.
– Подержи, пожалуйста, пока я буду прикреплять. Вот так, спасибо. Рассказать?
Хмурый взгляд на дядю.
– Ну, расскажи. А зачем ты бумагу к столу приклеиваешь?
– Чтобы она не сморщилась от воды. Слушай. Жила была одна девочка. Девочка-принцесса. Тебя как зовут, кстати?
– Настя.
– Правда? И я тоже Настя! Смотри, как интересно, девочку-принцессу тоже звали Настя. Бывает же, а?
Сосредоточенное сопение в ответ. И кисточка в зубах. Колонок, между прочим.
– Ты, случайно, в художественной школе не учишься?
– Неа.
– Ну и ладно. Слушай дальше. Принцесса Настя жила в своем королевстве. Там у нее был дворец, и лес, и речка, и поля, и луга, и лошадки на лугах. А во дворце всякие слуги – и подметальщики, и вышивальщики, и повара с кондитерами. Готовили для принцессы Насти супы и пирожные, шили для нее красивые платья, запрягали лошадок.
Тонкий карандашный контур птицы выстроился на листе. Птица должна быть большой, немного не доставать до скотча, потому что здесь – выше и ниже, будут стволы деревьев. И сквозь саму птицу тоже пройдут стволы деревьев. А тут, где прозрачные зимние кусты и спутанные перья на голове птицы, среди застывших ягод спрячутся птичьи глаза. Что еще? Елки, конечно. Те, что встретились на вчерашней прогулке, в снежных шубах. И крохотная фигурка девочки на шее птицы.
– А еще в королевстве у принцессы Насти жил один колдун. Совсем не злой, но и не очень добрый, просто хороший колдун. Вот он, спит на диване.
– Вот этот вот?
– Да-да, не сомневайся. Именно он. Передай мне стаканчик с водой, будь добра. Нет, с чистой.
Разводить акварель на палитре тоже научила Татка. До того Настя, как привыкла с детства, макала мокрую кисточку прямо в краску. Результат на бумаге всегда был непредсказуем – то слишком густо, то чересчур прозрачно. Густо чаще, чем прозрачно, и лишнюю густоту не всегда получалось смыть. Она пыталась делать пробники, но толку от пробников выходило немного. А потом оказалось, что достаточно развести пигмент с водой в углублении на палитре – и пожалуйста: у тебя готов цвет, не меняющий интенсивности от того, что ты неравномерно набрала краску на кисть. Хочешь прозрачно – сделай одну заливку, хочешь плотнее и темнее, сделай несколько или добавь пигмента.
Для зимней птицы ни к чему много цветов. Синий, серый, голубой. Голубой наверху, где белые ветки деревьев растворяются в холодном свете. Синий ниже, одевает белые стволы и отделяет крыло птицы. Серый – серые стволы, что видны сквозь птицу. А по нижнему крылу птицы – размытая серо-синяя марь. Здесь потребуется соль. И резервная жидкость пригодилась бы. «Какой резерв, Птица, смешная ты, честное слово. Возьми восковой мелок».
– У тебя, случайно, нет восковых мелков?
Ужасно гордым голосом:
– У меня все есть.
– Ого, и впрямь. Чего у тебя только нет в твоей коробке. Дай мне тогда, пожалуйста, белый мелок. И вот однажды, когда принцесса Настя пошла гулять в лес, прилетела большая белая птица, схватила принцессу Настю и улетела неведомо куда. Повара, понятное дело, заплакали, да так, что размочили все пирожные. И портные заплакали и намочили все недошитые платья. Один главный министр не заплакал, а скорее побежал к колдуну. «Колдун, колдун! – закричал главный министр. – Большая белая птица похитила нашу принцессу Настю! Скорее колдуй, чтоб вернуть ее обратно!»