Саня посмотрела на часы. Пять вечера. Ладно, сегодня она отпросилась, сегодня можно. Вовка сварит себе пельмени, Саша утром сказал, что и сам задержится. За закрытой дверью слышалось ритмичное буханье басов из принесенных когда-то шефом и прижившихся здесь колонок, значит, молодежь разошлась капитально. По количеству долетавших голосов и отдельным выкрикам было похоже, что на огонек заглянули биохимики из соседнего крыла, так что народ сегодня домой совсем не спешил. В кабинете у шефа было спокойно и основательно. Узнав, что у Сани болит голова, Андреич выключил холодное офисное освещение, оставив гореть настольную лампу. Кожаное кресло предлагало скинуть туфли и уютно в нем угнездиться, вытянув больную ногу. Поблескивали ряды узких стекол в черных двухъярусных шкафах с книгами и документами. От приоткрытого окна приятно тянуло сквознячком с запахом новогодней хвои – на подоконнике в массивной стеклянной вазе стояли еловые ветви, украшенные крошечными красными шариками.
«Знаешь, странное чувство от всего этого… От того, что я как бешеная читала то, чем не интересовалась никогда раньше. От того, что Сашка затревожился и отключил вообще все телеканалы, оставил только сериалы… Забавно… Я ведь ему сказала, что посмотрела медицинскую передачу, а он решил, что я этим нанесла вред своему здоровью, нелепо, да? Так вот, у меня ощущение, будто стою над обрывом и смотрю вниз и вперёд, а там ничего не видно, только плотный туман клубится, но не страшно, а увлекательно думать о том, что там, вдали и внизу. И лёгкий мандраж, как в школе перед прыжком в высоту через планку, когда только качнёшься назад для разбега – перепрыгну? не перепрыгну? Или когда выходишь на утреннюю зимнюю лыжню, видишь вдали кружевной розоватый берёзовый лес и понимаешь, что всё самое лучшее, самое красивое, что случится сегодня, ждёт тебя в этом лесу. Так было в детстве, когда дед был рядом. Что-то разговорилась я сегодня.
Написала про лес из детства и вспомнила твой сон про лес с собаками… я плакала, когда читала про собаку, Насть, представляю, каково же тебе жить с этим. Ты сделала то, что могла в тех обстоятельствах. Потом время проходит, и мы начинаем думать, что могло быть иначе… не могло, но мы уже не помним себя теми, кем были, когда сделали то, о чём жалеем. Я понимаю, что это слабое утешение. Пусть ему будет хорошо там бегать по чистому снежку среди таких же весёлых и простивших своих хозяев пёсиков. Кто знает, вдруг будет шанс спасти другую собаку, и ты наконец простишь себя окончательно.
Почему меня так взволновала тема убийства, я и сама толком не могу объяснить. Будто включилось что-то в голове. У меня такое бывает, знаешь, вдруг возникает какое-то понятие, образ, и начинаешь думать о нём, примерять и так, и этак, и вдруг понимаешь, что это о тебе. Насть, в моей жизни был ребёнок, которого я не родила. И я до сих пор не могу сказать, что не считаю это убийством. Вовке тогда было два с небольшим, как я залетела… до сих пор не понимаю, вроде бы, предохранялись мы качественно. А тут месячных нет и нет, а я замоталась, сама понимаешь, маленький ребёнок, а потом спохватилась – давненько что-то нет, тест купила, и опаньки – две полоски сияют жирным по белому. Насть, как мне стало плохо, ты не представляешь. Страх какой-то невероятный. Не то чтоб аборт боялась делать, хотя всю тяжесть и грех понимала, но не страх перед абортом был самый сильный. Больше всего боялась Сашке сказать, потому что больше всего боялась услышать: рожай. То есть настолько боялась, что замолчала и ходила, как в ступоре, хорошо хоть можно было ссылаться на недосып и усталость. Думала только об этом, и мысли не давали смирения, а уводили в совсем уж какой-то глубинный ужас. Но оставшаяся рациональная часть мышления поднимала во мне чувственность – понимаешь, о чём я? Такой усердной женой я не была со времён наших первых лет жизни, и хорошо, что Сашка этим пользовался в своё удовольствие, потому что мы в конце концов, наверное, что-то там повредили. Однажды ночью чувствую – живот тянет, пошла в ванную, и прорвало. Срок-то на самом деле небольшой был, это я страху пережила на годы вперёд. Сижу, кровь с ванны смываю, а сама не то рыдаю, не то задыхаюсь, и всё это зажав полотенце в зубах, естественно, чтоб от моего воя не дай бог никто не проснулся. Оклемалась кое-как, выпила своего успокоительного, пошла, легла, кажется, заснула. Мне вообще очень редко сны снятся, тем более такие красивые, как тебе, и не припомню, чтобы снилось что-то, что потом сбывалось, даже в иносказательных образах. Но в ту ночь, уже перед самым утром, даже не сон, а как образ в голове – «это была девочка». И резко, как холодным лезвием (той самой катаны?), – острая жалость, и возникло и никуда не делось ощущение убийства. Я ведь знаешь как о девчонке мечтала, но недолго, потому что Саша хотел парня, и мне ничего другого не осталось, как хотеть вместе с ним. Ну вот Вовка и родился. А как ты думаешь, Настя, это убийство? Я надеюсь, что всё же нет, но забыть об этом не могу.
Но не хотелось бы о совсем грустном, потому что, честно говоря, я больше думаю сейчас о том, что завтра Андреич направит заявку в отдел снабжения и в январе я уже смогу начать свою игру. Я так и не определилась для себя – почему вдруг это стало мне так интересно и как оно связано с обрывом и туманом, и уж тем более – насколько это интересно для тебя. Я буду тебе писать. И письма Сашке не покажу, не бойся, ведь мы тут разоткровенничались о совсем уж личном. Мне просто с планшета это делать не очень удобно, а с нормальной клавиатуры видишь, как размахнулась».
За окном горела оранжевая цепочка фонарей вдоль проспекта, а в небе уже была кромешная темень. Саня позвонила домой, трубку взял муж. «Встретишь?» – спросила она. Саша сказал ей, что они с Вовкой приготовили ужин, что оставляет мальца заваривать чай и накрывать на стол, и чтоб Саня не шла к остановке одна, дождалась его. Саня промокнула слёзы под очками, поняла, что нет смысла пробегаться глазами по тексту – слишком много написано и наверняка какой-нибудь ерунды спьяну, но Настя поймёт. Кажется, у нее есть с кем поговорить о совсем-совсем бабском и личном. Она помедлила секунду и нажала кнопку «Отправить».
26.12.2012 Настя
– На-ася-а-а! А-але-о-о! За-айка-а-а…
– Ну, здравствуй, сестра моя, женщина Нинель. Привет!
– И что-о-о, так сразу и узна-а-ала меня, да-а-а-а?..
– Нелька, ты чего вообще? Конечно, узнала, у меня твое имя на телефоне высветилось. Как бы я могла тебя не узнать, головушку-то поднапряги. Или вы там, слуги народа, уже за неделю до Нового года пить начали?
– А и выпили немно-о-о-ого, и что-о-о-о?..
– На немного не похоже. Нелька, мне сейчас некогда. Ты по делу звонишь – или так, поболтать? Если поболтать, я тебе перезвоню попозже, ладно? У нас как всегда – проект дымится, мне через час Заварохиной работу сдавать, редакторский отдел поправки срочные прислал. Белочек, понимаешь, три на рисунке, а должно быть четыре, блин!
– Нася! Ты что, работаешь, что ли?
– Неля, радость моя, конечно! Я ж не жена замглавы муниципального округа!
– Вот ну и зря, Нася! И зря!
– Предлагаешь к Жеке второй женой? Я не против. Когда свадьбу играем?
– К-какую свадьбу?
– Нашу. С тобой и с Жекой. В Голландию, наверное, ехать придется или в Турцию, скорее. У нас-то такой брак не зарегистрируют. Смотри, я хочу, чтоб я в белом платье, а ты в красном, ты же первая жена, а я тогда вторая, младшая. А Жека во фраке. Хотя нет, во фраке у него пузо будет свисать. А из костюма он и так не вылезает. Тогда надо срочно звать стилиста, чтоб сообразили ему наряд поинтереснее. О, в Турции же в халате, наверное, можно. В таком, чтобы все золотом расшито и брильянтами. Не все нам с тобой брильянтами сверкать, надо и Жеке покрасоваться, как думаешь?