В свой следующий визит после того злосчастного утра, когда я усыпил Плута, я счел непременным разыскать Каролину, чтобы снять горький осадок от нашего последнего разговора. Я справился о ее самочувствии, и она отрывисто ответила:
— Я здорова. — Голос ее был тускл. — Ведь все уже сделано, правда? Простите за грубость в прошлый раз. Я понимаю, вы не виноваты. Теперь все позади. Взгляните, вчера я нашла это в верхних комнатах… — Она показала какую-то древнюю безделушку, завалявшуюся в комоде; о Плуте больше не говорила.
Я недостаточно хорошо ее знал, чтобы лезть с расспросами, но переговорил с ее матерью, которая была уверена, что дочь «сама оправится».
— Даже девочкой Каролина не выказывала своих чувств, — вздохнула миссис Айрес. — Она невероятно благоразумна. Вот почему я вызвала ее, когда Родерика ранили. Знаете, она проявила себя великолепной сиделкой… Вы слышали новость? Утром к нам заглянула миссис Росситер и сообщила, что Бейкер-Хайды уезжают. Они увозят девочку в Лондон, прислуга отчалит на следующей неделе. Бедный Стэндиш, опять его закроют и выставят на продажу. Думаю, все к лучшему. Представляете, если б кто-нибудь из нас столкнулся с этой семейкой в Лидкоте или Лемингтоне?
Новость утешала. Перспектива постоянных встреч с Бейкер-Хайдами грела меня не больше, чем миссис Айрес. Еще радовало, что местные газеты наконец-то потеряли интерес к этой истории. Правда, сплетни еще курсировали, да временами кто-нибудь из пациентов или коллег, знавших о моем небольшом участии в происшествии, пытался поднять эту тему, но я быстренько ее сворачивал, и разговор угасал.
Однако Каролина меня тревожила. Проезжая через парк, иногда я видел ее, но теперь, когда рядом с ней не было Плута, она казалась ужасно одинокой. Если я останавливался, она охотно со мной болтала, все было почти как прежде. Выглядела она по-всегдашнему крепкой и здоровой. Вот только лицо иногда выдавало пережитое за последние недели — казалось, оно стало еще грубее и некрасивее, словно вместе с собакой ушли остатки ее молодости и оптимизма.
Наступил ноябрь. Как-то на одном сеансе я спросил Родерика:
— Каролина делится с вами своими переживаниями?
Нахмурившись, он покачал головой:
— Она не очень-то к этому расположена.
— А вы не пробовали ее разговорить?
Родерик еще больше нахмурился:
— Наверное, попытаться можно, да как-то все времени нет.
— Нет времени на сестру? — хмыкнул я.
Он смолчал, а я с тревогой отметил, как потемнело его лицо. Родерик отвернулся, словно боясь о чем-то проговориться. Вообще-то теперь он меня беспокоил не меньше Каролины. Понятно, что для нее не прошла бесследно вся эта история с Бейкер-Хайдами, но меня удивляло, что она и его так подкосила. Дело не в том, что он с головой уходил в работу и был замкнут — это тянулось уже давно. Было еще что-то; я чувствовал, его тяготит какой-то секрет или даже страх.
Я помнил, в каком состоянии мать застала его в вечер приема. Видимо, тогда-то все и началось. Несколько раз я пытался об этом заговорить, но он отмалчивался или менял тему. Может, надо было оставить его в покое. У меня своих забот хватало: холод принес с собой обычные простуды, вызовы шли один за другим. Но чутье мне подсказывало, что пускать дело на самотек нельзя, и, кроме того, я чувствовал себя в ответе за семейство, чего еще совсем недавно не было. И вот, приладив электроды, я запустил машину и прямиком выложил все свои тревоги.
Его отклик меня ошеломил.
— Стало быть, вот так маменька хранит секреты? — Родерик раздраженно заерзал в кресле. — Что ж, этого следовало ожидать. Что она вам наговорила? Мол, застала меня в панике?
— Вы ее встревожили.
— Господи! Просто не хотел появляться на дурацком приеме! Голова раскалывалась.