Там, под крышей из золота, в своем зимнем саду, нас ожидал Густав Далль.
Он стоял возле бара, окруженного рощицей низеньких экзотических деревьев. Тропинка, выложенная каменными плитами, вела туда мимо фонтана. Извилистый ручеек орошал зелень по краю площадки для танцев. А дальше, в глубине, стоял накрытый стол, сверкавший снежной белизной скатерти.
Густав Далль поздоровался, наклонив голову. Он был уже навеселе. От него пахло не духами, от него несло виски.
– Вот ты как устроился, – сказал я. – Переоборудовал чердак?
Он вежливо улыбнулся.
– И здорово ведь получилось, – сказал я одобрительно. – Правда, обычно возникает проблема, куда девать все старые лыжи и финские санки.
Зверь обследовал клумбы. Он нюхал цветы, трогал ветки кустов, и я вдруг заметил, что у него под кожаной жилеткой спрятан нож.
– Люблю цветы, – сказал Густав Далль рассеянно. Я с подозрением следил за маневрами Зверя. – У них такой невинный запах.
Я ждал, что он разовьет свою мысль. Можно ли купить невинность? Но он стоял и молчал.
– Дринк? – спросил он наконец.
– Спасибо, – отозвался я. – Стаканчик caipirinha.
– Чего? – спросил он.
– Лимонный сок с ромом, половина на половину, плюс чуть сахару и льда. Зверю – ничего. Он поведет автобус.
Густав Далль обошел стойку бара.
– Вкусно и освежающе, – сказал я. – Это пьют в Бразилии, когда рубят сахарный тростник. Получаешь три доллара в день плюс бесплатно caipirinha. Но там это смешивают с cachaga... в общем, тем дерьмом, что остается при изготовлении рома.
Он только кивал в ответ.
– Cachaga – это единственный шнапс изо всех мне известных, на котором ставят знак: череп и кости. Пить его опасно.
Он поставил на стойку ледяной лимонный сок и белый ром. В баре у него было все.
– Твой прапрадед вроде сидел в риксдаге? – просил я.
Он снова кивнул.
– Это когда здание риксдага строили на Хельгеандсхольмен?
Густав Далль поднял взгляд и улыбнулся:
– Он был и на празднике открытия.
Передо мной стоял бокал с caipirinha. Хозяин и себе сделал такой же. Мы чокнулись и пригубили.
– А у тех, кто строил ваш чертов риксдаг, – сказал я, – у них‑то и прав избирательных не было.
Он чуточку покраснел.
– У них был двенадцатичасовой рабочий день. Но по утрам им давали выпивку, в точности как в Бразилии.
Густав Далль поморщился, поставил бокал на стойку и внимательно изучил содержимое.
– Ты прав, – сказал он. – Этот напиток освежает.
– У тебя в «Сентинел» есть парень по имени Рольф Ханссон, – сказал я. – Что ты о нем знаешь?
– Ничего, – спокойно ответил Густав Далль. – Ровным счетом ничего.
– А ты доверяешь Янне Нуккеру?
Он поднял бокал:
– Может, сперва поедим?
Не дожидаясь ответа, он обернулся:
– Эрикссон, мы можем сесть за стол?
Этот обед стал одним из самых скучных во всей моей жизни.
Густав Далль угощал так, что надо было не есть, а смотреть. У него самого был такой вид, как будто он вот‑вот заплачет.
Пышные говяжьи филе, обжаренные тут же на гриле с древесным углем, были с красивой корочкой и декоративными следами от решетки, но слишком сухие. Эксперт из пампасов, Зверь, задумчиво ковырнул свою порцию.
– Да, трудно готовить, когда мясо под заморозкой, – сказал он понимающе.
К мясу Эрикссон сервировал редкие фрукты, порезанные и оформленные в виде звездочек, лун и астральных символов – что‑то было жесткое, что‑то кислое или горькое, а что‑то приторно‑сладкое от виноградного сахара. Ко всему этому он добавил жирную, бледного вида жареную картошку и семь соусов пастельных цветов, в тон.