В бокалы нам наливали терпкое красное вино, по заявлению Густава Далля – из нумерованных бутылок. Это было единственное, что он произнес за всю трапезу. Потом появился Эрикссон с тортом – чистое мученье для зубов. Мороженое обжигало холодом, меренги прилипали к деснам.
Сверх того в меню оказался тепловатый кофе с ликером «Elixir d'Anvers» – единственное, что имело хороший вкус.
– Сам его импортирую, – возвестил Густав Далль. Он и хвастался‑то как‑то бесстрастно. – В нем тридцать две травки.
Он сидел на стуле, опустив плечи и свесив голову.
– Что приуныл? – спросил я. – Маниакально‑депрессивная астения? Или Янне Нуккер учинил что‑то глупое?
Он посмотрел на меня долгим взглядом и выпрямился.
– Эрикссон, – позвал он.
Старый дворецкий подошел к столу, неся на серебряном подносе два конверта. Один он положил перед Зверем, другой возле меня.
Я быстро вскрыл конверт. Там лежал авиабилет до Лондона и чек на две тысячи фунтов. Выписанный на банк «Барклай» и подписанный Густавом Даллем.
Зверь кивнул. Ему перепало то же.
– Самолет уходит почти в полночь, – сказал Густав Далль. – Вполне успеете. Эрикссон довезет вас до аэропорта.
Две тысячи фунтов, двадцать тысяч крон – только смойся. Ощущеньице будто разом и побеждаешь и выбываешь. Я еще раз взглянул на билет. До Лондона и обратно, на возвращение открытая дата. К билету подколота квитанция – гостиница оплачена, неделя на всем готовом в старом добром отеле «Кумберленд» на Марбл‑Арч.
– Кумберленд, – сказал я. – Из министерства ужасов, как написал Грэм Грин.
Густав Далль медленно кивнул.
– Чеки действительны только по завтрашнее утро, – отчетливо произнес он. – Вы должны быть в Лондоне завтра утром, там же и деньги получите. Позднее же чеки недействительны.
Я сидел молча и ждал еще чего‑то.
Зверь внимательно обследовал свой билет, чек, гостиничную квитанцию. Потом сложил все бумаги и сунул в конверт. Поманил Эрикссона, который стоял у сервировочного столика возле гриля.
Эрикссон заковылял к нему, переступая усталыми ногами.
– Чего не брать подносилка? – сказал Зверь.
Он был зол, это было слышно по тому, как он коверкал слова.
Эрикссон вернулся к столику и принес серебряное блюдо.
Зверь поднял конверт и опустил его на поднос.
– Эрикссон, – громко позвал я.
Он подошел ко мне. Я скомкал все бумаги в комок и уронил их на поднос.
Мы посидели молча у стола, а потом Зверь встал. Он заботливо задвинул свой стул под стол и отдал легкий поклон Густаву Даллю.
– Спасибо за угощение, – сказал он и улыбнулся: – Факт такой: чтобы так жить, как я живу в Швеция, два других человека в мире должны умирать от голод. Чтобы жить так, как ты живешь в Швеция, должны умирать от голод две тыщи других людей в мире. – Он белозубо рассмеялся. – И вот ты решил, что я захочу быть на твоя сторона и разделять с тобой...
Крупно шагая, он обошел стол и направился к лифту.
– Жду тебя в автобусе, – сказал он, проходя мимо меня.
Когда двери лифта захлопнулись, стало совершенно тихо. Первым нарушил тишину Эрикссон:
– Зажечь камин в библиотеке?
Ответа он не получил.
– Saqueo, – сказал я чуть спустя, – это добыча, которая достается грабителям.
Густав Далль не шевелился.
Я поднял вилку и поковырял в остатках торта.
– Человек рождается для жизни, и это единственное, что у него есть, – сказал я. – И пока он живет, у него только одна работа. Кем бы ты ни был и что бы ни делал, работа у тебя одна. Не играет роли, какая у тебя профессия или образование. Работа только одна.
Густав Далль уставился на меня через стол.