Но дальше стал говорить Вильфред Сандберг:
– Я слышал, что вы копаетесь в деле покупки «Сентинел».
– От кого это ты слышал? – нахально вмешался Тарн. Видно, настроение у него было самое паршивое.
Сандберг покачал головой.
– Странные вы люди, журналисты. Кричите о гласности, о защите источников информации, о том, что никто не смеет копаться в ваших источниках, и если вас, паче чаяния, спрашивают, откуда вы взяли то‑то или то‑то, так вы так встаете на дыбы, что хоть красней. Но потом... когда жаркое переворачивается... когда становится известно что‑то и о вас, так первый ваш вопрос всегда один и тот же: кто раззвонил?
Три большие кружки крепкого пива появились на столе.
– Так вот, я слышал, что вы копаетесь в истории «Сентинел». И мне пришло в голову, что мы можем друг другу помочь.
– Кто начнет? – спросил я.
Сандберг поднял кружку. Морщинки вокруг его глаз стали заметней.
– Вам нужна помощь, – сказал он. – Так что начну я.
Он сделал знак кружкой – мол, выпьем – и холодно взглянул на нас.
– Вы, верно, знаете, почему Густав Далль купил «Сентинел»? – Он снова поднял палец и помахал им в воздухе, как бы подчеркивая смысл сказанного. – Потому, что он захотел стать генеральным консулом!
Сандберг откинулся на спинку стула, желая насладиться произведенным впечатлением. Но, видно, был разочарован, хотя Тарн смотрел на него, разинув рот.
Я изобразил изумление.
– А на место тамбурмажора он не нацелился? – произнес я скептически.
Вильфред Сандберг сидел и молчал некоторое время. Потом кивнул сам себе и сообщил нам:
– Да вы, я вижу, еще молокососы.
Ни Тарн, ни я протестовать не осмелились.
– Ничего‑то вы не знаете о людях с деньгами. Вы что, думаете, Густав Далль – это какой‑то гений, который позволил родить себя в некой богатой семье? Или думаете, что на каком‑нибудь заседании правления, где сидят такие люди, присутствуют и родичи Альберта Эйнштейна, а?
Нас спасли венские шницели. Вильфред Сандберг придирчиво их проверил. Масса анчоусов, каперсов и долек лимона.
– Надеюсь, мясо с рынка? – подозрительно спросил он.
– Первоклассная конина, – заверил я.
Он медленно поднял взгляд и осмотрел меня:
– Понимаю, почему у тебя такая рожа.
– Генеральный консул, – напомнил Тарн с раздражением. – Рассказывай, в чем там дело.
Вильфред Сандберг тщательно заправил салфетку за ворот, взялся за нож и вилку, положил себе увесистую порцию и, прожевав, промолвил:
– Я с этими ребятами проработал тридцать два года. Мое психическое здоровье спасли две вещи: хутор в Сала и лыжные отпуска в Альпах. Не будь их, я бы вернулся в полицию. Да, черт, мне так и надо было бы поступить. Посмотрите на меня сейчас – кто я есть, что у меня имеется? Ну, у меня есть деньги, три язвы желудка, и я сижу за одним столом с журналистами.
Я ухмыльнулся ему в лицо:
– Ты же сам сказал, что любишь съезжать с горы.
Он погрозил мне пальцем:
– Ешь и молчи. Или тебе придется самому заплатить за еду.
Я промолчал.
– Титул генерального консула, – сказал он, – высоко ценится среди таких идиотов, как он. Машина с консульскими номерами, надежные кредиты, ощущение, что у тебя за спиной правительство, плюс дыхание большого мира. Густав Далль хотел купить себе такой титул.
Он поддел вилкой кусок картошки, с которого капал соус.
– Вот этот соус правильно приготовлен, на кипящем бульоне.
– А ты знаешь, к венскому шницелю не полагается никакого соуса, – заметил я.
Вильфред Сандберг смотрел на меня совершенно безразлично.
– Я, по‑видимому, лучше всех в мире разбираюсь в венских шницелях, – сказал он спокойно.