Когда я смог «писать», то оборвал почти сразу,
это помешало бы мне остаться честно зверем
сохранить гражданство в ледяном вихре явлений,
до их переработки пишущим.
Убежал от законной Поэзии
с красавицей-Наукой.
Заворожила неисправляемость реальной жизни.
Как у Лучо Фонтана: взрезами холста бритвой.
За нашим сознанием кроется бездна
неиспользованной мощи мозга.
Как не мог выпрямиться мой четвероногий предок
и не мог побывать в Токио мой прадед из черты
оседлости,
так и я не смогу разлиться в свое расширение.
Но были ли у них такие же желание/надежда/
уверенность
и боль/невозможность
вырваться на волю сверхсилы?
Были, но безотносительно к расширению,
как и сейчас у меня.
Вряд ли способность предчувствовать
усиливается с поколениями.
Литература и Философия
две дивы универсальности,
китовые акулы, так легко въемлющие в себя все и
на любой шкале,
так почему же я не побежал/вцепился, когда они
подмигнули смазливому москвичонку бохеру.
И жизнь прошла бы как цоканье шара
в зале серого кафеля,
между плоскостями/стенками,
в уверенности сегментов и
усталом презрении к диспозиции стенок.
Но (страхорожденное?) желание понимать,
в постоянных родовых муках
метаморфоза от до-понимания,
тропическое влечение к корню, имени,
матери каждого факта
оказались сильнее, чем обещание уюта души.
Предпочел брызги стекла
хрустальности его оцепенения.
Да, в реальной жизни это жить на зоне,
с бандюжками нормы
(правда, я устроился в бараке науки, там легче).
Но пронзительность фактов, сырой/белый звук
жизни
зовет, держит и тянет.
Самые острые факты сейчас в Биологии и Физике,
а не в поведении людей и людоведении.
Эта непримиримость фактов между собой,
несмотря на набрасываемые компромиссы/теории,
и есть моя Радость.
Быть рядовым ниндзя хаоса, под знаком Шивы.
Любовь к изначальности суверенных явлений,
переходящая, метастазирующая
в энциклопедизм.
Главные науки Физика, Биология
несутся вокруг Реальности, как
до них Богословие, в разнузданном вихре
само-законных парадигм,
хотя и методологически чопорны в каждой.
Новые парадигмы
рождаются по тем же причинам и процессам
как и с начала всего,
когда магма страстей гоминидов
остыла/осела в бесчисленности песчинок-слов.
Они рождаются по интуиции авторов,
но живут по логико-эмпирическим законам.
Научный метод:
сосредоточенность на достижимых деталях
и интуиция срочная глобальная нуль-гипотеза
идут от первичных задач:
пожирания и осознания опасности.
От этой растяжки между добычей и хищником
не уйдет и следующий Гоминид-премиум.
А что есть Вселенная добыча или угроза?
Легионы воинов познания льются по планете,
как реки боевых муравьев, как слоновая саранча.
Ощетинившись методами, топча/пожирая
все непознанное.
Преобразуя явления
в плотную массу представлений,
а затем в вавилоны библиотек,
а затем в тиранозавров Больших Идеологий.
За полчищами экспериментаторов
(пушечное мясо теоретиков)
идут фаланги физиков
с длинными копьями-моделями,
среди них холодный Ньютон в погоне:
за тайной кубита.
А я, несчастный янычар
в этой несущейся орде ученых,
Разделяю ли эту волю или просто наемник?
Да, но сомневаюсь:
в Науку можно только верить.
Ненависть как кратчайший путь к пониманию,
синтезу.
Как вирус-убийца, размышляя
(сменой поколений), «добреет»
(хотя бы для продления жизни/инфекционности
хозяина)
и, наконец, интегрируется в геном хозяина.
Как лихие пираты
бактерии-эндопаразиты прокариотов
превратились в ядра
или митохондрии их клеток.
Как японцы любят последние моменты,
предконцы, закаты,
Люблю предэрекции новых идей,
ощущение сфиры Кетер, где
воля съесть неотделима от той, громадной:
не быть съеденным.
Хищник не любопытен:
он сметает все, что видит, в роль еды.
Акула может проглотить ящик гвоздей,
детеныша, кусок самой себя.
Это мы, антилопы,
должны постоянно вслу-, всма-, внюхиваться
в неугадываемую смесь потенциальных опасности и радости.
Но перед шансом размножиться,
смягчается хищник и звереет антилопа.
Это ведь не личное дело и время.
Неудержимый феромон
и давление сзади от будущих поколений
разгоняют удивление.
Чисто-белое удивление,
трансверсальная этика любопытства.
По степени непознанности упорядочиваются
кусочки ткани целого.
Стимулы равны и суверенны.
А прыжок тигра это расширение неживого пространства.
Его взгляд понимания пронизывает биомассу
и страхом одухотворяет ее.
Контакт c чем-то немыслимо громадным,
и не как в комфорте молитвы или телескопа,
а как в танце по-детски перед хищником
на неизбежно близком расстоянии.
Движения материков или пролёт нейтрино
не могут влиять на наши жизни.
Только сравнимость по размеру и времени
даёт явлению опасность/полезность для нас.
На площадке человекоподобия,
между безднами Большого и Малого
идёт эта пьеса реквизит и мы.
Наблюдает ли нас воля из Несравнимости?
Несравнимое можно представить
букетами формул, моделей и слов,
даже «увидеть» в микро- и телескопах.
Вовлекаю его в пьесу, бездну дословия,
подвалы сознания, нашу причинную ткань.
Мой космополитизм явлений
не ради империи понимания,
а непрерывная эмиграция души,
в ужасе разбегания от исходной точки
к моменту разрыва периметра.