Счастливыми их не назовешь, вся моя тогдашняя жизнь – комок несбывшихся надежд и желаний. Тогда я был моложе, куда более изголодавшийся, одинокий, но ощущал мир проще и острее. Слушая музыку, вбирал в себя каждый звук, каждую ноту; впитывал каждую строчку прочитанной книги. Нервы – как острые шипы, глаза сверкали, пронзая собеседника насквозь. Вот какое время было. Услышав «Влюбленных», я вспоминал его снова и снова. И видел свои глаза, смотревшие на меня из зеркала.
– Знаешь, – сказал я, – как-то в девятом классе я к тебе ездил. Выть хотелось от одиночест-ва. Сначала позвонил, но трубку никто не взял. Я сел в электричку и поехал. Приехал, а на доме уже другая табличка.
– Как вы уехали, отца через два года перевели в Фудзисаву , рядом с Эносимой . Мы там долго жили. Пока я не поступила в университет. Я посылала открытку с новым адресом. Ты не получил?
Я покачал головой:
– Если бы получил, обязательно бы ответил. Странно... Видно какая-то ошибка вышла.
– Или просто мы такие невезучие. Одна ошибка, другая... и разошлись, как в море корабли. Теперь твоя очередь. Рассказывай, как жил.
– Чего рассказывать-то? Интересного мало.
– Ничего-ничего. Я послушаю.
И я принялся излагать – в общих чертах, – как жил все это время. Как познакомился в старших классах с девчонкой и как жестоко с ней в конце поступил. В подробности решил не вдаваться: мол, поссорились из-за чего-то, я ее обидел, а заодно и себя наказал. Как поступил в Токио в университет и корпел в издательстве над школьными учебниками. Пожаловался, как одиноко и тяжко почти десять лет жить без друзей. Про женщин своих все выложил: как не на-жил с ними счастья. После школы почти до тридцати лет, пока я не встретил Юкико и не женил-ся, никто мне по-настоящему не нравился. Рассказал, как часто в ту пору вспоминал о ней, меч-тал увидеться, хоть на час, поговорить.
Симамото улыбнулась:
– Ты много думал обо мне?
– Да.
– Я тоже. Всегда, когда было плохо. Единственный друг – вот кем ты для меня был.
Она сидела, облокотившись о стойку, уперев подбородок в ладонь. Силы будто покинули ее. Она опустила веки. Я не заметил на ее пальцах ни одного кольца. Ресницы Симамото чуть подрагивали. Наконец она медленно открыла глаза и взглянула на часы. Я тоже посмотрел на свои – время шло к полуночи.
Взяв сумочку, она соскользнула с табурета.
– Желаю тебе спокойной ночи. Рада, что увидела тебя.
Я проводил ее к выходу.
– Я вызову такси? Дождь... машину сразу не поймаешь.
Симамото покачала головой.
– Не надо. Не беспокойся. Я справлюсь.
– Ты все-таки разочарована? – спросил я..
– В тебе?
– Ага.
– Вовсе нет, – улыбнулась она. – Будь спокоен. А костюм – правда не-Армани?
Тут я заметил, что Симамото не приволакивает ногу, как раньше. Шла она не быстро и, хо-тя приглядевшись, в ее походке можно было уловить что-то от заводной куклы, двигалась впол-не естественно.
– Четыре года назад операцию сделала, – проговорила Симамото, будто извиняясь. – Все равно, конечно, заметно, но не так уродливо, как было. Жуткая операция, но получилась. Кости скоблили, потом вытягивали...
– Отлично получилось. С ногой теперь полный порядок.
– Ну и слава богу, – сказала она. – Только, наверное, надо было пораньше сделать.
Взяв в гардеробе ее пальто, я помог ей одеться. Рядом со мной она казалась совсем невысо-кой. Странно, подумал я, в двенадцать лет мы были почти одного роста.
– Мы увидимся еще?
– Может быть, – ответила Симамото. На ее губах мелькнула улыбка, напомнившая легкий дымок, что не спеша поднимается к небу в безветренный день. – Может быть.
Она отворила дверь и вышла.