Ветер бьет в лицо. Довольно, хватит с меня безумных переживаний. Так терять контроль над собой нельзя
Медленно спускаюсь с башни по винтовой лестнице. Грозные тучи набухают в небе Наверное, будет гроза.
Как это описывалось в «Слове о полку»:
«Спозаранок кровяные зори свет возвещают;
чёрные тучи с моря идут,
хотят прикрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому,
пойти дождю стрелами с Дона великого!»
Здесь ведь рядом, над Сурожем, гремела крыльями Обида-дева Здесь это происходило, в Крыму. В Киммерии древней. У моря Черного
О Русская земля! Уже ты за холмом!
День седьмой. Аз воздам
Вечером мы с Дашей едем в аэропорт. Там, в зале ожидания, сталкиваемся с гостем фестиваля, нефтяным магнатом из иракского отделения «Газпрома», по совместительству поэтом и известным меценатом. В ожидании рейса завожу с ним беседу. Напоминаю, что поэзия в большой нужде. Описываю, какие проекты я мог бы провернуть в Сибири, будь у меня средства Меценат хладнокровно достает чековую книжку, выписывает мне чек на тысячу долларов и идет на свой самолет. Мы с Дашей, довольные донельзя, вылетаем в Питер.
В Петербурге мы оказались к ночи. Надо где-то остановиться. Даша всю дорогу хвалилась: «У меня в Питере есть друзья, у них заночуем». Но, когда с аэропорта она позвонила друзьям, оказалось, что это вовсе не друзья, а случайные знакомые (один раз они были на концерте самодеятельности, где выступала Дашина дочка, и обменялись с Дашей телефонами), что они живут не в Петербурге, а в Выборге и сейчас находятся на даче.
Ну ничего, спокойно заявляет Даша. Деньги у нас есть, поедем в отель. Такси-и-и! Где тут таксисты? Вы таксист? Нам в отель надо. В какой? Да все равно, какой получше.
Нанятый Дашей таксист отвез нас в пятизвездочную гостиницу «Рэдиссон Пулковская», где одна ночь стоит двенадцать тысяч. Ничего, заплачу. Чем бы дитя не тешилось
Номер оказался большой, просторный, с камином. За окном Петербург, белая ночь. Вдалеке сквозь дымку проступают очертания старинных зданий над Невой Я сижу в кресле, смотрю на огонь Сами собой складываются стихи.
У камина
Хотел ты жизнь познать сполна:
Вместить в себя явленья сна,
И прорастание зерна,
И дальний путь комет.
И вот ты одинок, как Бог.
И дом твой пуст. И сон глубок.
В камине тлеет уголёк
И дарит слабый свет.
Ты всё познал, во всё проник,
Ты так же мал, как и велик,
И твой предсмертный хриплый крик
Поэзией сочтут.
Всё, что в душе твоей цвело,
Давно метелью замело,
Но где-то в мире есть тепло
Там, где тебя не ждут.
Всё кончилось, любовь, тоска,
Но бьётся жилка у виска,
А цель, как прежде, далека.
В дому твоём темно.
Открой окно, вдохни простор,
Ты с небом начинаешь спор,
А на столе, судьбе в укор,
Не хлеб и не вино.
Что было, то навек прошло.
Зло и добро, добро и зло
Влекут то в холод, то в тепло,
И вечна их печать.
И ветром ночи дышит грудь,
Но ты всё ждешь кого-нибудь,
Чтоб дверь пошире распахнуть
И вместе путь начать.
К себе ты строг. И вот итог
Теперь ты одинок, как Бог.
Но всё ж ты смог из вечных строк
Создать звучащий храм.
Но вдруг волненье стиснет грудь:
Твоей души коснулся чуть
Тот, кто последний вечный путь
Указывает нам.
Даша быстро уснула. Мне же не спалось, и я в одной лёгкой рубашке под дождем пошел гулять по ночному городу.
Даша быстро уснула. Мне же не спалось, и я в одной лёгкой рубашке под дождем пошел гулять по ночному городу.
Я иду по широкому проспекту. Веет легким ветром с Невы. Холодок чувствуется. Время от времени я повожу озябшими плечами. Ощущение холода только обостряет у меня чувство неподдельности происходящего За ночь я прохожу полгорода, ни разу не заблудившись: я знал все петербургские маршруты ещё в Омске, по книгам, по фотографиям. Иногда от холода и волнения тело охватывает мелкая дрожь. Мне холодно, значит, я существую Значит, это все не мираж!
Утро встречаю у дома Пушкина на Мойке. Рядом с квартирой, где умер Пушкин, находится пивная «Пушка» и отель «Пушка-Инн». Снуют автомобили. Гуляют туристы. Звучит гортанная французская речь.
Я прохожу во внутренний двор дома на Мойке. Там ещё царит спокойствие и безмятежность северного утра. Из-под серых камней, по которым ходил Пушкин, пробивается зеленая травка. Двери музея закрыты. Посетителей ещё нет.
В утренней тишине я подхожу к памятнику Пушкину.
Преклоняю колени.
Молюсь на памятник:
Вот, стою перед тобой и молюсь:
Услышь меня, Солнце наше, слово русское.
Прости нам грехи наши,
ибо не ведаем мы, что творим.
Велики грехи наши,но не от злобы,
а по слепоте только совершены они.
Прости нам, Солнце, что не видим тебя.
Прости, как и мы прощаем должниками нашим.
Отвечает мне только тишина.
Помолившись Пушкину, с чувством исполненного долга я иду в соседнее корейское кафе «Шилла».
Хозяйка кореянка, судя по всему, недавно поселившаяся в России подходит ко мне, спрашивает:
Визасранч? Ви засранч?
С трудом понимаю, что это в её устах означает: «Бизнес ланч?» По-видимому, «великий и могучий» не всегда соизволит сразу покоряться иностранцам
Заказываю «визасранч». Спокойно ем. Вдруг раздается звонок из отеля:
Это господин Тузиков?
Да.