И чего она пристала? Но тут я заметила, что моего ответа с интересом ждут уже и Яринка с Настусей. Хотя о чём там рассказывать?
Когда я только попала в приют, выяснилось, что мне абсолютно не знакомы Библия, Закон Божий и вообще всё, без чего не должна мыслить своей жизни православная девочка. Когда батюшка Афанасий беседовал со мной в первый раз и спросил, что я знаю о Спасителе, я вспомнила мамины рассказы про море и ответила, что это тот, кто вытаскивает людей из воды, когда они тонут. Батюшка Афанасий размашисто перекрестился и, положив руку мне на макушку, молвил: «Ступай, дитя». А потом, как я узнала позже, отправился к Агафье и заявил, что нельзя допускать до школьной программы ребёнка, который путает Спасителя со спасателем. Таким образом полтора месяца я вместо школы ходила в церковь, где слушала о Боге и читала Библию.
Добрый батюшка Афанасий очень старался пробудить в моей душе искру веры, он воодушевлённо, иногда со слезами на глазах рассказывал об Иисусе, отдавшем свою жизнь во искупление человеческих грехов. Но я, воспитанная людьми мыслящими исключительно рационально и практично, не понимала этого. Как может один человек отвечать за всех? И зачем? И разве не эти люди сами убили Иисуса? И почему Бог отправил своего сына умирать, вместо того чтобы просто взять и всем простить грехи, раз это было так нужно?
Я задавала эти вопросы батюшке Афанасию, и он принимался взволнованно говорить о самопожертвовании и Божьем Промысле, чем запутывал меня ещё больше. В итоге я поняла только, что лучше всего просто слушать библейские истории, как странную, местами нудную сказку, время от времени кивать, а в особо грустных местах делать большие глаза. Тогда батюшка Афанасий оставался доволен и отпускал меня пораньше.
Но кроме чтения Библии и разговоров с батюшкой, в церкви я слушала хор. Печальные тётушки в платках, называвшиеся почему-то сёстрами, протяжно пели под звуки нежной музыки, несущейся из невидимых колонок. Звуки поднимались вверх, плыли под купол церкви и возвращались оттуда звонким эхом. Это было красиво, и трогало мою душу куда больше, чем рассказы батюшки Афанасия о Божьих чудесах. Правда, слова в этих песнях звучали странно, некоторые я понимала, другие нет, третьи были вроде знакомы, но тётушки произносили их неправильно. Однако слова меня мало волновали, гораздо больше завораживало то, как здесь звучали голоса.
До этого мне никогда не доводилось бывать в помещении, подобном церкви. В Маслятах все строения были маленькие, с низкими потолками, что, разумеется, не способствовало хорошей акустике. А вот петь там любили. Моя мама всегда пела, занимаясь домашними делами, пели девушки, собираясь вечером на улице, пели парни, аккомпанируя себе на стареньких гитарах, невесть как и когда попавших в нашу затерянную среди северных лесов деревушку. Пели и мы дети. В основном когда отправлялись в тайгу за грибами или ягодами. Пение развлекало, помогало скоротать дорогу и оповещало диких зверей о приближении человека, что помогало избежать нежелательных встреч. Но никогда раньше я не слышала, чтобы человеческий голос лился так звонко и летел так высоко, как здесь, в церкви коррекционного приюта.
И однажды, когда батюшка Афанасий во время наших занятий зачем-то вышел, а больше никого рядом не было, я попробовала спеть сама. Взбежала на клирос и, подняв голову к куполу церкви, запела «Лето придёт во сне», или, как мы ещё называли эту песню, медвежья колыбельная. Она была очень грустной, в ней рассказывалось про мишку, проснувшегося посреди зимы, про то, как ему одиноко и холодно и как он не может понять, что случилось с миром.
Песню эту мама пела мне ещё совсем маленькой перед сном, и часто я даже отказывалась засыпать, пока не услышу медвежью колыбельную. А позже и сама полюбила мурлыкать её вполголоса.
Но под куполом церкви голос мой полился чисто и звучно, зазвенел, полетел вверх, вернулся оттуда прозрачным эхом! Это привело меня в такой восторг, что я спела колыбельную два раза подряд и начала петь в третий, когда заметила, что в дверях стоит батюшка Афанасий и слушает меня, прикрыв глаза. Замолчав на полуслове, я втянула голову в плечи, спрыгнула с клироса и пристыжённо затрусила к своему месту возле раскрытой Библии.
Батюшка подошёл, погладил меня по голове и непонятно вздохнул. В тот раз он ничего не сказал и никак не прокомментировал мои певческие способности. Но полгода спустя, когда наша группа разучивала воскресную службу, Агафья предложила мне стать одной из певчих, и я не увидела на то какой-то другой причины, кроме протекции батюшки Афанасия.