Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
Лето придёт во сне. Оазис
Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
Елизавета Сагирова
© Елизавета Сагирова, 2020
Дон-Жуан
На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!
Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц
Строгие глаза.
И чтобы не слышать
Пустяков красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
Так вот и жила бы,
Да боюсь состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.
Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
Марина Цветаева
Пролог
Я парю в янтарном медовом мареве. Моё сознание стремится раствориться в нём, как уже растворилось тело, и я хочу этого, но что-то мешает. Может быть, отголоски недавней боли там, где раньше было моё лицо. А может, голоса, навязчиво лезущие в уши, мешающие оторваться от реальности, уплыть вдаль по молочной реке в кисельных берегах.
Зачем тебе это нужно? Первый голос мне не нравится, мужской, грубый, со скандальными нотками, он царапает остатки моего сознания, как кора деревьев недавно обдирала ладони. Куда ты смотрела, это же деньги на ветер!
Не истери. Второй голос приятнее, он женский и звонкий, как колокольчик. Пожалуй, ухватившись за него, я бы могла помочь себе уплыть быстрее, но и в нём есть нечто настораживающее, к чему не хочется прикасаться. Я знаю, что делаю.
Что знаешь?! Сколько ты денег отдала вот за это?! Да мы больше на лечение потратим! И вряд ли вылечим, ты видела её лицо?! Она уже никогда не будет красивой!
Не истери, говорю! Ватсон сказал, что лазерная шлифовка всё исправит.
Ничего она не исправит, это же рваные, а не резаные раны! Да и не только лицо, она вся в лоскуты! Ещё не факт, что выживет.
Выживет, раны неопасные. Сейчас кровь перельём, и очухается.
Кровь Теперь к воспоминанию о боли добавилось воспоминание о страхе. Медовое марево поменяло цвет, стало багровым, сгустилось, уже не несло меня, а сжимало со всех сторон.
Очухается, а потом ещё сколько её лечить?
Сколько надо, столько и будем лечить! Колокольчиковый голос тоже изменился, в нём зазвучала сталь. С каких пор ты оспариваешь мои решения?
Не оспариваю! Поздно уже оспаривать она здесь! Просто не понимаю, в первый раз вижу, чтобы ты так глупо тратила деньги.
Колокольчик снова зазвенел, почти весело:
У меня чуйка на прибыль, Карл, помнишь? И она подсказала, что эта потрёпанная куколка нам ещё очень пригодится.
Это уже не куколка. Мужской голос, наоборот, стал ещё более мрачным. И ею не станет, хоть зашлифуйся. Вот со второй ты не ошиблась, хоть и придётся ждать, пока подрастёт. Сколько им обеим?
Двенадцать. И ждать необязательно, не мне тебе рассказывать.
Ну со второй-то, возможно, а вот эта ободранная, ещё неизвестно, когда вообще на ноги встанет.
Не нагнетай. Раны хоть и глубокие, но кости целы, сухожилия не порваны. Девчонки как кошки живучие, по себе знаю.
А эти твои поставщики совсем оборзели такие деньги драть за явный брак?
Багровое марево стало тяжёлым, давило со всех сторон, норовило залиться в нос и рот, вернуло мне боль, ноющую в руках и ногах, резкую и дёргающую в лице. Оказывается, тело никуда не делось, оно оставалось со мной и теперь напоминало о себе, плакало, жаловалось. Только чем я могла ему помочь?
Кажется, пошевелилась. Надо сказать Ватсону, чтобы дозу увеличил.
Ему виднее, что нужно делать. Колокольчиковый голос отдалился, звучал глухо. Пойдём, не будем мешать.
Раздались удаляющиеся шаги, что-то стукнуло, и наступила тишина. Я надеялась, что уж теперь-то ничто не помешает мне уплыть по молочным рекам, оторваться от плачущего тела, дать отдохнуть и ему, и себе. Но из багрового марева внезапно сунулась ко мне оскаленная чёрная морда с горящими глазами и длинными белыми клыками в клочьях пены. Сунулась, рявкнула и бросилась в лицо. А вместе с ней бросились воспоминания, принялись рвать душу, как недавно звериные клыки рвали тело.