Вылавливать? удивилась Амра. Зачем?
Как это зачем? В пищу употреблять. В Китае и Японии медуз испокон веков едят: готовят из них разные супчики, коктейли, добавляют в салаты, ещё солят и сушат, а потом продают в виде хрустящих палочек и чипсов. Вот и у нас решили взять пример с азиатов.
Фу-у-у! поморщилась Вера. Ни за что не стала бы есть медуз.
Да и как же из них можно делать чипсы? спросила Амра. Если медузу высушить, она вся испаряется, только пятнышко остаётся.
Я пожал плечами:
Значит, придумали такой способ, чтобы не всё испарялось. Может, добавляют какие-нибудь загустители типа муки или крахмала. Ну, и специи это уж точно.
Да не станет наш народ есть медуз, с уверенностью заключила Вера. На том вся ловля и закончится.
Раз Росрыболовство установило квоты на вылов, значит, на что-то они там рассчитывают, возразил я. Если у нас продукт не приживётся будут, наверное, в Китай экспортировать. Можно ещё в Южную Корею и в Японию.
Китайцам сгодится, присоединился к моему мнению Толик. Они там и жуков едят за милую душу, и личинок шелкопряда. Сверчков жарят и саранчу, и кузнечиков, и даже скорпионов на палочках продают на базарах.
Ну да, белок есть белок, сказал я. А куда деваться, если человечество плодится, как ненормальное: ему надо что-то есть. Скоро, наверное, научатся добывать белок из планктона.
Или искусственно его выращивать, развил мысль Толик.
Вера со смехом подвела черту под нашими рассуждениями:
Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе!
***
Продолжительное время мы валялись на тёплом песке и, глядя на солнечную дорожку на воде, болтали о том о сём. Ласковый лепет волн был приятен слуху; праздное времяпрепровождение у кромки прибоя располагало к ассоциациям, к полёту фантазии, к погружению в прошлое.
И я уже представлял, как, посверкивая стёклами пенсне, созерцал морские дали Антон Чехов, прогуливаясь по этим берегам. В конце июля 1888 года, прибыв в Сухум из Нового Афона, он поселился в гостинице «Франция» и каждодневно совершал продолжительный моцион, уходя порой очень далеко от людной набережной: неспешно шагал, шурша галькой, вдыхая полной грудью терпкий живительный воздух и обдумывая повесть «Дуэль», идея которой, можно сказать, уже висела у него на кончике пера. Правда, поначалу Антон Павлович полагал, что сюжет уложится у него в сравнительно небольшой рассказ, да и названия пока не придумал, но работа мысли шла полным ходом, и воодушевление распирало писателя Вернувшись домой из поездки по Кавказу, Чехов примется воплощать задуманное, и в ноябре 1888 года напишет А. С. Суворину:
«Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу Вас прочесть его. Пишу на тему о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увёз от порядочного человека жену и пишет об этом своё мнение; живёт с ней мнение; расходится опять мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности несходства убеждений, о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о неспособности современного интеллигента к этой жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке Такой винегрет, что боже упаси. Мой мозг машет крыльями, а куда лететь не знаю».
Ещё я представлял, как в феврале 1922 года приходил сюда двадцатидевятилетний Константин Паустовский. Приходил, усаживался на ствол поваленного дерева и тоже подолгу смотрел вдаль, обдумывая жизнь и тоскуя по своей жене Хатидже6, оставшейся в Одессе. Но писатель есть писатель, он так устроен, что его рука непрестанно тянется к перу и в скором времени, переварив поток впечатлений, обрушившихся на него в Абхазии, Константин Георгиевич не преминул изложить их в очерке «В горном доме»7:
«В белом горном доме с низкими потолками тонкая тишина. Синим льдом сверкают, как только что расколотый сахар, тяжёлые горы. Золотым дождём цветёт за оконцами пряная мимоза, и воспалённое солнце ложится на тусклое, задымленное море.
Горный дом уже стар, и в широких щелях полов потрескивают по вечерам сердитые скорпионы. А дряхлые обитатели дома ещё помнят времена, когда Абхазия была полна абреками, когда горцы спускались с гор и штурмовали заросшие плющом прибрежные форты, когда солдаты сотнями умирали от горячки во влажных, тропических лесах, времена лермонтовские, полузабытые, но ещё свежие в преданиях и памяти горцев.