стоит вдоль дороги и на плоскости намалевано
светящейся серебряной краской
«аквафреш вода богов»
а я несовершенный глагол, человек в ветровке
с кусками брезента в голове
хлопаю, как птеродактиль.
вот и мой сад в стороне
от истории доисторический тараканиум и прусак
с тяжелыми лапами и усами
стоит на задних лапах,
в белилах, в хитиновой тоске выглядывает осень.
мы разбежались как молоко
из закипающей квартиры. теперь я снова холостой.
солнце здесь скрывается за нахохленным сараем,
желток с кровью на холодной сковороде
весь вечер с досадой выбрасываю в мусорное ве.
точно гончая с подстреленной уткой
во влажной пасти, сопящий ноздрями, ищу чистые носки.
пришлось оставить город, женщин,
подружится с блаженным миром захолустья.
так Лорка, избежав расстрела, постаревший,
похожий на седого попугая с серьгой,
хранит шпагу в летней кухне,
выращивает виноград и огурцы. и.
искры сыплются из глаз, когда давление
сжимает имярека, точно тюбик с пастой
«аквафреш».
и если бы не интернет в природе меня нет.
котяра по кличке ностальгия
вылизывает яйца на подоконнике, о нет.
ведь только в мумиях-снегах себя найду и снова потеряю.
лампа в абажуре храм мух, жриц летней шизофрении.
но мне еще вернуться суждено, ищу в себе силу бумеранга,
что развернет меня и унесет, если не в юность то.
неважно, впрочем, куда.
пусть веко с длинными ресницами
отвалилось от лица
садовой куклы голубой глаз
теперь не защищен он беззащитен.
резиновое тело под дождями
сроднилось с садом.
так сколько лет я буду разлагаться в перегное,
в саду богов?
лежать в земле и видеть чернозем,
черную икру в серебряных глазницах
росы, рассвета
и потянусь к небу зеленой спицей,
травой. запах прошедшего дождя точно разлитый клей,
и так свежо и хочется по небу пробежаться.
но исключено.
поэт в изгнание больше, чем поэт.
а человек? а человека нет.
***садимся на катер, маленький и тесный, как птичья скорлупа.
и куда нам плыть, куда?
но нам не хорошо и не плохо, и по-другому семья,
лодка для двоих, троих, четверых и кота,
и всегда кто-то глупый вываливается за борт,
держи дурака люби крепко, терпи.
снегопад, снегопад
белый ангел с черной розой шагает по трамвайным путям,
вразвалочку как пеликан;
зима, спасибо за это, чуть тише,
но как заглушить мотор на катере, нашем катере,
чтобы сбавил обороты?
замедлить время научи меня
так водомерки держат целый пруд на лапках;
для игр, любви, нежности и глупости розовая каюта из картона.
нам уютно.
наша техника, посуда, одежда и надежда,
спасательный круг из крашеного пенопласта
то есть спасется одна?
комнаты со сверчком, стиральные порошки и
послушные джины самсунга.
наши семейные вечера, как белое вино со своего виноградника,
мы топчемся по ягодам, смеемся, расслаблены и просты.
шкодливый доктор Хаос растворяет бабочек в животе экрана
обычным аспирином, диклофенаком;
я делаю тебе массаж,
есть в этом нечто новорожденно-тюленье;
дочь рисует на ковре, скрестив ноги по-турецки;
банальное счастье тонущих, не тонущих, плывущих на катере.
пусть всегда будут мама, папа, солнце, я.
и Барсик эй, ты куда?
смысл жизни заводится с третьей попытки,
и я механически выстреливаю в небо сигнальную ракету
стихотворения.
мы тонем или нет? спасут нас или нет?
есть здесь кто-нибудь, в океане миллиардов, кроме нас?
и я держу веру, надежду, любовь, мраморный кулак,
отбитый от статуи.
нельзя уйти по волнам, взявшись за руки, но
это наша привилегия,
рай в пути, в шагах, объятиях, ошибках.
и наш катер сносит не к водопаду, и не к точкам, нет,
но к запятым бессмертия, быть может.
***метр скрипучей, как пенопласт тишины
цивилизованный Ад городка, занесенный снегом.
морозный воздух щипает щеки, как цимбалы,
специально хочет сделать больно ребенок
белое дитя с хромированной душой, и ты
замечаешь время зимой работает вхолостую.
буксует.
и тебя настигает мир, который принадлежит мертвецам.
царство нежизни сиреневое, медленное цунами,