Ноэми Норд - Эротоманка. Все о любви стр 3.

Захожу в кафе гладиаторов 
 море страстей!
Адреналин экватора
под хвостами русалок  блядей.
В море   хмельной химеры
 запросто  не увлечь,
лезвием гордой секиры
 смету  взгляды  липкие  с плеч.
Факи ваши, ухмылки  не вышки,
прямо в лоб  не расстрел,
обожаю в такие минуты
роковой беспредел,
чтоб  в запредельность проклятую,
как в раковину  дышать,
моря волну толстопятую
на серфинге обгонять.

Где длинные волны не замкнуты в трели цикад,
где маленький парус безумная буря стирает,
там чокнутый книжник очки потерял и навряд
найдет их в продутом штормами обветренном крае.
Он будет по заводи сонной напрасно блуждать
и пальцы совать под каменья в клешни и чужие заначки,
и будут русалки шальные над ним хохотать
в предчувствии скорой мучительной муторной качки.
Волна уже близко, решительна гиблая мгла,
слепец не заметит сплошной глухоты наваждения.
Шнурок и кусачки в кармане Да только добыча ушла,
сбежала, вопя о высокой волны приближении.
Он слеп, злой  душитель русалок, насмешливых шлюх.
Он здесь  утопил и Лили, и Жоан, и  Терезу.
Волна уже близко. Сметая    прощения дух,
подрежет кроваво и выскребет по волнорезу.

Русалка хохочет,
колеблются жабры
вонючих сардин.
А наш капитан
вмутной заводи пьет
гремучий мартини,
погоду повежливей ждет.

В море добавлю слезинку:
 Пока!  и нет моряка.
Но за волной твоей длинной
я побегу, легка.
И невдомек, неопознан
бег за высокой кормой,
как безнадежно и поздно,
заспанно  мчусь за тобой.

Рыбачка с глазами-волнами,
водоросли в волосах,
она пьяна, избита,
ноги лижет волна,
и плывет по глазам звезд свита,
печалью полна.
 Кто он?
 Джузеппе,
дик и страшен,
но я сильнее,
потому что влюблен.
И когда ножи рыбацкие
скрещиваются из-за меня,
я хохочу и рада
капле его огня.

У этой не синий взгляд 
два лезвия режут, два яда,
не очи  две струнки звенят,
пацаночка  таитяночка.

У ног  мореход, 
ну и ножки! 
целует ступни и ладошки,
черный водоворот.

Словно в миг солнца рожденная,
в час ослепительного накала,
зажмурившаяся на свет,
ласковая на каждый букет,
на прямое сияние.

Этой прообраз  черная богомать,
словно дьявола сила  гнуть и ломать,
словно дьявола  под дых бить,
родить от такой  грех родить.

Черная ночь  в бликах белков,
в синих губах  в урагане шагов.
И особенный ритм,

ба 

ра 

бан!

счет веков:

Нахлынет шквал издалека,
знакомым чувствам смутно вторя,
и убегают берега,
выманивая   ласку моря.

Девочка перестала сальто крутить
съехала с шеста,
с кукловодом отныне разорвана нить,
судьбу не считать с листа.

Она хочет правды,
умеет без микрофона,
шпаргалок, заунывной тоски.
Хочется нежности без притворства,
а ей твердят: «Душу  в тиски!
Настойчивость и упорство».

Главное  в мире: бойфренда найти,
такого, чтоб вместе в круиз.
Не из тех, которым рычат: «Плати!»,
а которым ласково: «Плиз-з-з»

И когда она крутит солнышко
вокруг титанового шеста,
понимает, что жизнь до донышка
испробована и пуста.

Овации? Деньги в резинке?
Гроши.
Даже эти, зеленые, щедрые
летящие миражи.

О, Лизбет!
Пальцы липкие от света
мнут шелуху времен.
Снял девочку за вечность до рассвета
седой Пигмалион.

Он дул в лицо и в завитки на шее 
не ожила.
Ударил по щеке  глаза открыла:
 Уже пора?

Он плеткой  в хлест,
он не успел закончить,
а время  вскачь.
Вошла хозяйка:
 Что же ты наделал, злодей, палач?

Но он схохмил и веером валюты
махнул в лицо:
 Убийца? Палачи  минуты,
веков кольцо.