Ноэми Норд - Эротоманка. Все о любви стр 4.

О, Лизбет!
Пальцы липкие от света
мнут шелуху времен.
Снял девочку за вечность до рассвета
седой Пигмалион.

Он дул в лицо и в завитки на шее 
не ожила.
Ударил по щеке  глаза открыла:
 Уже пора?

Он плеткой  в хлест,
он не успел закончить,
а время  вскачь.
Вошла хозяйка:
 Что же ты наделал, злодей, палач?

Но он схохмил и веером валюты
махнул в лицо:
 Убийца? Палачи  минуты,
веков кольцо.

Тоскливо на краешке ванны сидеть,
вперяя в прибой  пенно-мутные очи,
и видеть, и знать, что простор голубой 
всего лишь каракули пиксельных точек.

Безумная снасть не подарки сулит,
в ней смерть, задыхается мелкая рыбка;
мозг маленький без кислорода горит,
едва сознавая, что ванна  ошибка.

Сквозь лужицу мнит: папиллярный узор,
увы не лагуна  ладонь вынимает,
подносит к глазам и  не верит, и вздор 
малек золотой в мутной пене сверкает.

Он молит, зовет, он кричит полным ртом,
давясь пузырями, он жаждет мгновений
простора, свободы, лучей и притом 
залива  не ванны, где скалы  колени.

Но поздно, толчками меняется кровь
прожорливой жилы на хвойную воду.
 Записывай: скальпель Носилки готовь
 А рыбку из мыльницы?
 Слей на свободу.

Распадный мир  в кругах ворон
и гнили,
а под пуантами
 стекло бутыли.

Шнуровкой плотно стянут бюст 
актриса
сдирает маску,
на лице  соль бриза.

Но антураж для па-де-де
не выпадает,
партнер пуантами
в дерьмо влетает.

Да ладно, шприц на всех один 
и в тамбур.
А за окном  в дыму развалин 
Марбург.

Эрато  самая пламенная из муз,
острые ушки на свету прозрачны,
они мгновенны и тают  хруст,
снежный, дешевый,
коньячный.
Не рыдай у ног.
Боже, зациклена как!
Не спрыгнула с пальмы?
Не смотри назад,
мир впереди  гляди:
сверкает,
как шарик хрустальный.
Эрато 
муза волшебных грез,
радуга эквивалента,
марихуана заоблачных поз 
в теософии импотента.
Эрато 
девочка, выплакивающая
печаль,
чувства, как дождик по коже,
 мурашки.
Небесная поступь смычка.
Надкушенный персик  с  бочка.
А на плечике тетива
то ли эроса, то ли вдохновения.

Сквозь струйки морского песка
не упражняться в тоске 
а глянуть издалека
на то, что невдалеке.

У каждой песчинки свои
и грани, и радужный раж,
а вместе они  струи,
и берег, и солнечный пляж
.
А в целом они  мир,
где каждая  крошечный миг.

Вот эта, зеленая, из
эпохи шагающих трав.
А эту принес дерзкий бриз
из золоченых держав.

Эта  слеза моряка 
не уцелел никто.
Эта  светла и легка
низвергнутой высотой.

Шелест песчинок тих,
долька века  струя.
Горсткой мерцаний таких
щедро отмеряна я.

Дельфины  разум минус быт.
Четыре степени свободы:
жизнь, скорость,
штормовые воды
и смерть.
Но если норовит
такая мысль во лбу слукавить 
лишь голову сожму руками, 

Как трудно мне дельфином быть!

И гибнет в солнечном кругу
твое беспомощное тело.
Умрешь ты здесь, на берегу
в моих слезах и в пене белой.
А я ничем я не могу

А чайка закричит надсадно,
и мне самой никак обратно:

 Ничем!
 Помочь!
 Я!
 Не могу!

Но кто-то третий и четвертый
вдруг выбросился на скалу.
Я комкаю свой крик в аорте 
да не случится больше злу!

Но вот и пятый и шестой
сверкнул над огненной скалой.

У моря прибавляем шаг
навстречу рокоту и реву.
Назад к покинутому крову
так дети блудные спешат.
Увы, не жить нам в тех глубинах,
прохладной солью не дышать.
Но люди любят о дельфинах
не спорить  просто помолчать.