Залитый дождем плексиглас треснул, в кабину ворвался поток холодного воздуха. Як-6 шел почти на бреющем полете. Машину мотало из стороны в сторону. Внизу торчали опасные даже на вид, серые скалы. Стивен держал штурвал одной рукой:
То есть протезом, поправил он себя, хотя грех на них жаловаться, в Свердловске, в госпитале, Героя Советского Союза Воронова обеспечили лучшими протезами, точно подогнанными под культи рук, с двигающимися пальцами. Стивен видел других инвалидов, на базарах и вокзалах, с железными крюками, торчащими из деревянных подобий рук. Некоторые ухитрялись удерживать ими даже стакан с водкой. Стивен научился и есть вилкой с ножом, и бриться, и перелистывать страницы книги:
А сейчас, кажется, научусь стрелять, стрелять он не хотел, русские были союзниками. На сиденье второго пилота, сидела его жена, тоже русская. Лиза вздрогнула, когда пулеметная очередь прошила плексиглас:
Они могут нас расстрелять, из пушки, два истребителя оказались рядом, когда Яку-6 оставался какой-то километр до границы. Стивен держал самолет на низкой высоте. Ворон не был уверен, что протезы справятся с подъемом на три километра. Для такого надо было пробить плотную пелену туч и стену хлынувшего дождя. Молнии, казалось, ударяли совсем близко к фюзеляжу Яка. Из дождя вынырнули два легких, вертких Як-1, окрашенных в знакомый, темно-зеленый цвет, с алыми звездами.
Я такую звезду на фюзеляже рисовал, Ворон смотрел на юг, где поднимались отроги Копетдага, товарищ Янсон меня спас, а он был коммунистом. И Степан был коммунистом, преследовали их тоже коммунисты.
Истребители пока не пускали в ход пушки. Первой очередью транспортному самолету пробило крыло. Машина дернулась, словно хромая:
Если они выпустят заряд в бензобак, от нас останется огненный шар, Ворон сжал зубы, я не позволю, чтобы Густи становилась сиротой, чтобы Лиза погибала, в темноте кабины лицо жены было мертвенно бледным. В больших глазах играли отсветы молний. Мотор натужно выл. Пустой Як сначала шел легко, но теперь пробитое крыло снижало скорость. Радио Стивен отключил, он не собирался переговариваться с землей.
Впрочем, понятно, что они мне скажут, один из советских яков, кувыркнувшись, ушел на высоту. Они перелетели государственную границу. Истребителям было наплевать на суверенитет Ирана:
В стране стоит союзный контингент, советские войска. Откуда мы знаем, может быть, и авиационные части расквартированы. Им ничего не стоит вызвать подкрепление. От нас и мокрого места не оставят. Скажут, что мы немецкие диверсанты, угнали самолет, Лиза, сдавленно, вскрикнула. Второй истребитель показался из-за туч прямо по курсу Як-6.
Они сейчас зажмут нас в коробочку, поняла девушка, заставят либо идти на посадку, либо возвращаться на аэродром, за дождем она не могла разглядеть лица советского летчика:
Может быть, одна из моих соучениц, подумала Лиза, аэродром учебный, тренировочный. Они охраняют границу, перегоняют новую технику на запад, через Каспий. Я могла сидеть с ней за одной партой, в Энгельсе, сердце часто, глухо билось. Трещины в плексигласе кабины означали, что Як-6 еще замедлит скорость:
Надо стрелять, Лиза покосилась на гашетку пулемета, но я не смогу, не смогу, сажать самолет было негде.
Под крылом, в километре внизу, неслись каменистые склоны гор:
Если нас заставят вернуться на базу, нам не жить, Лиза похолодела, я больше никогда не увижу Стивена. У меня нет других родных людей, кроме него, после побега из Казалинска, когда она узнала, за кого, на самом деле, вышла замуж, Лиза успела привыкнуть к английским песенкам, которые тихо насвистывал муж, к его рассказам о боях в Испании, Европе, и Северной Африке. Она выучила имена его родни, знала о замке в Банбери, и слышала о путешествиях Ворона, сэра Николаса Кроу:
Стивен тоже почти сиротой вырос. Он сестру потерял, овдовел. Нельзя, чтобы его дочка осталась без отца, нельзя, чтобы мы потеряли друг друга, рядом раздался отборный русский мат. По серой ткани рукава пиджака потекла кровь:
Я прошу прощения, неожиданно церемонно сказал Ворон, не стоило тебе такого слышать, на Халхин-Голе, среди авиационных техников, Лиза слышала и более грубые слова. В Энгельсе, на обучении, девушки тоже матерились, но не при мужчинах. Такое считалось неприличным.