А я еще дело не окончил, ожил узник.
Ну и что? У меня распоряжение.
К вечеру Арзо закончил промфинплан, были готовы основные таблицы к годовому отчету. Не ужиная (есть нечего), усталый и сонный, кутаясь в одно лишь ветхое одеяло, он лег у печи, плотно к ней прижавшись. Ему тяжело от мысли, что завтра он будет в комендатуре, хоть куда он готов пойти, лишь бы не видеть эти мерзкие рожи.
В горестных думах он засыпает и видит кошмарный сон. Подопытные узники костлявыми руками хватают его и хотят кинуть в огонь. Спиной он уже чувствует жар, не может противиться им, кричит. И в это время появляется Кемса.
Пожалейте его, киньте лучше меня, умоляет она.
К ней кидаются новые скелеты, и тут Арзо просыпается. В ужасе долго не может найти выключатель, чтобы отдышаться, выходит на улицу, страшен ему этот пустой дом. И прямо перед ним на снегу мрак строения комендатуры, только в отдельно стоящей дежурке Тыквы слабый свет, да у подобия ворот фонарь. Промерзнув, вернулся он в дом. Чтобы хоть как-то убить время, забыться, уложил всю колхозную документацию, для удобства, в две стопки, связал.
Делать больше нечего, а сон одолевает. Вновь ложится он спать, свет не гасит и вновь тот же кошмарный сон. Арзо вскочил, и первое что он увидел канистра: тронул, а она почти полна. Не соображая, по глубокому снегу, с канистрой помчался Арзо к мраку комендатуры.
Самое тяжелое забраться на крышу бывшей бани и котельной, а оттуда в окно второго этажа. Даже в проветриваемой казарме трупный смрад, устоявшаяся вонь, исходящая от немытых доходяг.
На цыпочках Арзо спустился по темной лестнице, к каптерке. В памяти лежащий здесь труп, и он еще боится на него наткнуться.
Кажется, что сердце разорвется, и его бой слышен по всей округе.
У каптерки могильные лопаты, одной из них Арзо подпер дверь, щедро облил бензином и, струйкой сливая, тронулся обратно. Стоя на подоконнике, он кинул в казарму зажженную спичку потухла, еще одну то же самое. Второпях он достал сразу несколько спичек, чирканул о коробок. Вспыхивая поочередно, огонь разросся, заискрился в взбешенных глазах, током прошиб сознание: «Что я делаю?! Ведь они люди!».
Еще больший ужас смятения овладел им, он застыл в оцепенении от борьбы противоположных помыслов; и в это время огонь, обжигая, дополз до его озябших судорожных пальцев; боль пробудила сострадание и, выкинув спички наружу, следом сам сиганул в снег.
Взмокнув от пота, Арзо бегом добрался до села. Мысль, что не согрешил, ублажила сознание, и он измотанный в беспамятстве завалился спать, и вновь пробудился от шума.
В селе бьют в рельс, кричат «пожар». Он выскочил из дома, в центре села гудит толпа. Самбиев обернулся вместо прежнего мрака веселое озарение, зарево пожара комендатура в огне Как на божий дар, как исполнение его желаний, с радостью смотрел Самбиев на фейерверк в ночи, и с восхищением поддаваясь восторгу толпы, он осознавал, что больше пути в комендатуру нет, он не подопытный, а нормальный человек. Ему хочется быть среди себе подобных. В ночи он подходит к гудящей толпе.
Горят! Горят! Слава Богу, горят!
Бог их покарал! Нас избавил от ереси!
А у нас один остался!
Жечь его! Жечь!
Люди! Вперед!.. Наконец-то избавимся от них!
Самбиев попятился, хотел бежать наутек, потом вспомнил о документах, блокноте с письмами. Огибая квартал, сделав крюк, околицей он достиг дома, сунул блокнот в карман, взял две стопки и к двери, а там уже толпа теней, и ему показалось, что они ничем не отличаются от узников комендатуры. Самбиев ногой вышиб окно, поранив руку выскочил, под наклон устремился к реке, к огню, в сторону маячащей комендатуры.
* * *
Эй, жена! Жена, включай телевизор! восторженно кричал Домба-Хаджи, бодро преодолевая ступеньки дома. Да куда она запропастилась? Неужели замуж вышла?!
Хе-хе-хе, хихикнул идущий сзади Мараби.
Алпату заканчивала молитву.
Что ты разорался, будто счастье нашел? недовольно оглянулась она на входящих.
А что же, если не счастье? Ты знаешь, что сегодня произошло? Верховный Совет республики провозгласил «Декларацию о суверенитете»! Все говорили, что Ясуев московский приспешник, взяточник, вор, а он как дал! Это просто здорово!
Я не знаю, о каком суверенитете ты говоришь, но от Ясуева ни мне ни нашему народу добра ждать не следует, проворчала Алпату, ставя на плиту чайник.