Ягодкин побежал открывать. В передней послышались голоса, смех, что-то тяжелое поставили на пол. "Должно быть, продукты и вино", - подумал Чачин. А в кабинет заглянула волоокая Ляля.
- Наш интеллектуал уже здесь. Сюда, ребятки.
Среди гостей, кроме Жоры и Лялечки, было двое Чачину незнакомых. Одного из них все называли Филей. Он был мясист, жирен, нос так и лоснился от подкожного сала, а стриженная под бокс голова была посажена на квадратные плечи без всяких признаков шеи. Про таких обычно говорят: "Речами тих, зато очами лих". И, обведя очами накрытый стол, он только крякнул: "Ну и житуха у вас, кореши!" Это было единственно, что он сказал или, вернее, повторил несколько раз за весь вечер. Другой представился Чачину как Яша Шелест, именно Яша, а не Яков.
А застолье было обильным и блистательным по своему географическому разнообразию. Московские жареные пирожки из кафе "Валдай" на Калининском, еще теплые, высились горкой возле наструганной сибирской рыбы, астраханская осетровая икра соседствовала с владивостокской кетовой, сардины из Марокко теснились рядом с исландской сельдью в винном соусе, а швейцарский сыр подпирал сбоку финскую колбасу. И бутылки с вином разбегались по столу, как знаки по географической карте. Шампанское из Абрау-Дюрсо и коньяк из Армении, массандровский портвейн и рижский бальзам, и даже пиво в круглых жестянках из магазина "Березка". Чачин зажмурился - не застолье, а банкет у Репетилова, где, как принято, "шумим, братец, шумим!".
Он так и сказал об этом вслух, как в шутку, конечно, чтобы никого не обидеть. Но никто и не обиделся: "Горе от ума" здесь не помнили, а может быть, и не видели, за столом крутилась, как магнитофонная лента, бессмыслица восклицаний и тостов, плоских острот и анекдотов, иногда даже с матом - втихаря на ухо, отчего Лялечка взвизгивала и била рассказчика по рукам (чаще всего Жору) так, что он зачастую ронял нож или вилку. Действительно, "шумели, братец, шумели". Только Ягодкин молчал по-фамусовски, по-хозяйски: зачем же барину шуметь, пусть дворня радуется. Иногда Чачин ловил на себе его взгляд, внимательный и пытливый, будто он что-то оценивал или прикидывал. Чачин не вдумывался: пусть смотрит. Он лишь старался не захмелеть, дабы наслушаться и запомнить побольше. Лялечка дарила его вниманием с избытком, и это, по-видимому, заметил и Ягодкин, когда она, осмелев, поцеловала Чачина в щеку, что вызвало общий смех и театральное рычание Жоры Челидзе. Нельзя сказать, чтобы это не порадовало Чачина: Лялечка была в этот вечер очень эффектна, с модной прической только что от парикмахера! - и большими бриллиантовыми серьгами в ушах.
- Нравится девочка, а? - усмехнулся Ягодкин.
- Не менее, чем ее серьги, - сказал Чачин.
- Серьги действительно ей очень идут. У Жоры хороший вкус, - добавил Ягодкин, добавил как бы мимоходом, мельком, но явно с тем, чтобы Чачин понял, "кто есть кто", и Чачин это и подтвердил:
- Жаль, что у вас сейчас только одна дама, и, увы, не моя.
- Я не ревнив, - сказал Жора.
Чачин не принял вызова и промолчал. А Лялечка тотчас же спросила у Ягодкина:
- Кстати, действительно, по какой причине я одна вас развлекаю? А почему Раечки нет?
- У нее совещание вечером, - сказал Ягодкин.
Не подумав, Чачин не замедлил откликнуться:
- Бедняжка! Мы тут шампанское пьем, а она где-то создает материальные ценности на благо Отечества.
- Не затрагивайте больше этой темы, - шепнула ему в ухо Лялечка. Слышите?
Ягодкин тотчас же насторожился.
- Шептунов на мороз, - сказал он, даже не скрывая повелительной формы обращения. - О чем это ты изволила шептаться с соседом?
Лялечка не растерялась:
- Я изволила сказать ему, что Рая гораздо красивее меня и что ему особенно стоит пожалеть об ее отсутствии.