Правда, наш дом располагался далековато от трамвая, приходилось шагать через всю Шаболовку, чтобы дойти до Калужской площади. Мать ворчала, упрекала отца-ударника за то, что не догадался выбрать квартиру поближе к центру. Отец возражал: «Да, предлагали квартиру в Сокольниках, возле хлебокомбината. Там пыль и вонь. А здесь воздух, как в деревне. Нашим маленьким сыновьям раздолье». И верно: в ту пору на месте нынешней площади Гагарина стояла большая деревня, а на месте университета было огромное колхозное поле. Мой полуграмотный отец интуитивно чувствовал, как важна здоровая экологическая среда, и не поехал в Сокольники, район фабрик, трех вокзалов, сортировочных станций. Я же на свое сорокалетие был вынужден переселиться туда, бежав из Новых Черемушек. В Сокольниках все обжито, в пяти минутах ходьбы метро, школа сына, магазины, три кинотеатра. Рядом был парк. Впрочем, даже старинные березовые рощи Сокольников не спасали от гари и пыли мельничного комбината, от сажи и запаха машинного масла, несущихся с сортировочной, от шума поездов. Пока доходил до ворот парка, заглатывал много удушливых запахов, испускавшихся то кондитерской фабрикой имени Бабаева, то хлебозаводом, то обувной фабрикой «Буревестник». В панельном девятиэтажном доме возле хлебокомбината прожил шестнадцать лет. Затем представился шанс получить лучшую квартиру, в кирпичном доме, но выбрал ее снова в Сокольниках. Почему же? К ним я был привязан как пуповинойтеплым гаражом, находившимся в пяти минутах ходьбы от дома.
Отца я плохо помню. С раннего утра до поздней ночи он был на работе. Он не писал мне писем, даже на фронт. Исповедей о своей жизни тоже не оставил. Сохранились лишь свидетельство о смерти, три почетные грамоты за ударную работу, нагрудный знак и медаль. Из его вещей остался двубортный шерстяной костюм, который плотно сел на меня. В нем я шесть лет ходил в институт. После демобилизации из армии я одевался в гимнастерку, бриджи да кирзовые солдатские сапоги. О его жизненном пути я узнал немного из «Трудового списка» и кое-каких документов, выданных матери в Моссовете. Она хлопотала о получении персональной пенсии за отца. Он пять раз избирался членом Моссовета и однажды с 3 января 1935 года был членом Исполкома.
Об этом высоком избрании я знал от матушки. Видел фотографию отца в титульной книге членов Исполкома XI созыва среди портретов Хрущева, Булганина, Кагановича, Бухарина, Рыкова, Каменева и других видных деятелей того времени. Вскоре, правда, книга исчезла. Видимо, ее уничтожил отец. В ней значилось много «врагов народа». Отец, думаю, знал о репрессиях, но в семье об этом не говорилось. Ни в Чувашихе, ни от ребят во дворе, ни в школе я не слышал об арестах. А ведь миновали 37-й и другие годы репрессий. Лишь запомнились мне переживания матери, когда отца вызывали на собеседование в партийную комиссию в пору чисток. Он долго не возвращался домой, пришел под вечер веселый и разговорчивый. Он рассказывал, что разбирали сочиненную на него «кляузу», подписанную дальним родственником.
Помню, отец привел меня на партийное собрание. Оно проходило в тесном бараке. Люди стояли, впереди был стол, за ним сидел президиум. К дощатой стене было прибито красное знамя. Пахло сосновыми досками, плотницким потом. Вдруг запели Интернационал. Да так громко, что я испугался. На всю жизнь запомнил, что большевикиэто силища.
Отец вступил в партию в 1925 году, по ленинскому призыву. Показательноего партбилет значился под номером 123768. В ту пору, стало быть, в партии насчитывалось чуть более ста тысяч членов. Он, конечно, не знал азов марксизма, но чувствовал нутром крестьянина, что ВКП(б)его родная партия. «Цепные псы перестройки» утверждали, что в партию вступали ради теплого места. Став членом партии, плотник Иван Матвеевич Силантьев был и остался бригадиром строителей, возводил дома, больницы, детские сады и лишь через десять лет стал начальником треста «Москультстрой». Он строил столичное метро, рассказывал в семье, что большие хлопоты доставило строительство станций «Кировская» и «Дзержинская» из-за подземных вод. Решили построить в Москве общественные уборные. Их возводил мой отец, получил за ударную работу благодарность. Из архивов Моссовета я узнал, что его зарплата составляла 1100 рублей. Тогда на семью из четырех человек хватало, причем наша семья считалась хорошо обеспеченной.
Отец понимал, что всем обязан Октябрю, партии большевиков, Советской власти. Судите сами! Кем он был до революции? Родился в 1887 году 26 сентября в Чувашихе, с девяти до шестнадцати лет работал батраком, затем подался в Москву плотничать. В 1908 году был призван в царскую армию, служил в конной артиллерии в Петрограде. Козырял там есаулом четыре года, потом год плотничал. Началась Первая мировая война. Два года воевал, в 18-м году вернулся домой и снова плотничал. Нашлась работа под Москвой, на орудийном заводе. Его избрали членом правления строительных рабочих, а затем и председателем объединенного комитета профсоюза, созданного на частных предприятиях некоего Шуленина, Эйштейна и других. Затем он работал в системе Мосстроя.
Отец получил около десятка премий и благодарностей. Первая присуждена в 30-м году за победу на Всесоюзном конкурсе «За лучшую стройку». Вторая в 1932 году за «ликвидацию глубочайшего прорыва на постройке жилых корпусов при заводе "Шарикоподшипник"». В том же году, к 15-й годовщине Октября премирован за «четкое, хозяйственное руководство строительством, за сдачу десяти строек». Далее в 36-м году награжден жетоном Моссовета за участие в строительстве метро. Вот и все «привилегии». Весьма символична грамота, полученная отцом за ударную работу в первой пятилетке. Она напечатана на восьми красочных цветных страницах.
Ради великой цели возрождения России трудился и рано отдал жизнь мой отец. Умер на работе. После войны он работал начальником топливного сектора Мосгорздравотдела и находился по делам в 4-й Градской больнице, что выходит фасадом на Ленинский проспект, напротив здания Академии наук. Умер мгновенно от разрыва аорты. Организацию похорон взяло на себя учреждение. Мы присутствовали на похоронах как ближайшие родственники, вслушиваясь в прощальные речи сослуживцев отца. Хоронили торжественно, с оркестром. Были, как положено, поминки, хотя был трудный послевоенный карточный 47-й год.
Как члену Мосгорисполкома партия помогла отцу вырасти в большого хозяйственного руководителя. Ему на дом присылали учителей. Когда поздно вечером отец возвращался со строек, его глаза были воспалены от усталости. Они сами по себе смыкались под мерную речь учителей, которые к тому же объясняли уроки полушепотом, боясь разбудить спавших в комнате детей. Однажды отец сказал:
Я учился заочно в Промакадемии вместе с Николаем Александровичем Булганиным, в ту пору председателем Моссовета. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Вот что, Иван Матвеевич! Придется кончать с учебой. Срываются графики строительства. Времена тяжелые. Потом доучимся »
«Потом» никогда не наступило. Если бы у отца и матери спросили, чем они недовольны, несчастны, они бы ответили, что старая жизнь не дала им возможности учиться. Вот почему отец незадолго до смерти часто спрашивал менядемобилизованного авиатора: «Что собираешься делать? Надо идти учиться!» Он завидовал, что я окончил десятилетку и могу поступить в институт, что, как пелось в песне, «молодым везде у нас дорога». Перед тем как опустилась крышка гроба, я поцеловал его холодный лоб и прошептал: «Клянусья поступлю в институт!»
Такие люди, как мой отец, построили материальный фундамент социализма, мечтая о светлом будущем для сыновей и внуков. Я не сомневаюсь, на чью сторону в период «перестройки» встал бы мой отец и его товарищи по партиичлены ВКП(б) ленинского призыва. Конечно, на сторону коммунистов-патриотов. Они создатели индустрии первых пятилеток в СССР, они страстно хотели посеять добрые семена в советском обществе. Но, к сожалению, они не дожили до бурных событий горбачевской перестройки и не могли дать ей решительный отпор. Одни в силу естественного хода человеческой жизни умерли, как мой отец. А тысячи и тысячи погибли на фронтах великой войны с фашизмом, откликаясь на призыв партии к фронтовикам: «Коммунисты, вперед!»
Раза два отец брал меня, малыша, с собой на праздничные демонстрации Первого мая. Мать возражала: «Мал, устанет. Не дойдет до Красной площади». Но, чувствуя, что я разревусь, отпускала. Демонстранты Москворецкого района собирались на Серпуховской площади. Вокруг гремели трубы духовых оркестров. По-праздничному одеты люди, с красными знаменами в руках. Демонстрация двигалась медленно. Молодежь собиралась в круг. Танцевала, пела песни. Лотошники продавали пончики с мясом и пирожки с повидлом, прости меня, мать, вкуснее, сочнее твоих домашних пирожков.