Он где сейчас, на фронте? спросил я.
Он должен быть в Кёнигсберге. Он служит в гестапо, но мы его давно не видели и не знаем, что с ним, упавшим голосом пояснила она.
Вот это удача! воскликнул Сергей. Через вас, Марта, мы можем его привлечь работать на нашу разведку. И это спасёт ему жизнь.
Девушка обрадовано посмотрела на него:
А как можно это сделать?
Детали мы обсудим потом, пояснил Винокуров и спросил. Можно мне взять его фотографию?
Да, конечно, беритерастерянно проговорила Марта, не понимая, для чего нужна фотография.
Около часа просидели мы с Сергеем на кухне, беседуя с девчатами. Приходилось часто выпроваживать назойливых солдат и даже офицеров, желавших пообщаться с женским полом. Никто из них немецкий язык не знали, поэтому мы были вне конкуренции. Чем больше я разговаривал с Мартой, тем больше она мне нравилась. Мы рассказали друг другу о себе и обменялись адресами, надеясь переписываться после войны. Я сообщил ей Даниловский адрес.
Вскоре пришли к нам на кухню майор Котов и хозяйка дома. Майор заявил, что будет ночевать здесь, на кухне, и велел всем, кроме Винокурова, удалиться. Наверное, хозяйка попросила его об этом, ведь она переживала за безопасность девушек. Женщины решили не спать, а заняться приготовлением пищи для нас на утро. Я уже размечтался провести ночь с Мартой, но обстоятельства изменились. Винокуров предложил мне выйти на улицу покурить перед сном, Одевшись, мы вышли на крыльцо. Там стояли двое часовых, страдающих от мороза. Они обрадовались нашему появлению, и мы отпустили их в дом погреться. Мороз сразу почувствовался. Его усиливал ветер со стороны Балтики. Пришлось шинель застегнуть на все пуговицы.
Кругом стояла ночная тишина, только иногда перекликались часовые, да мирно лаяли собаки. На небе ни звёзд, ни луны, кромешная тьма, лишь из окон дома падал на снег слабый свет от керосиновых ламп и свечей. В некоторых окнах свет стал гаснуть, солдаты ложились спать.
26 Гибель снайпера Морбидадзе
Утром все проснулись от нарастающего гула самолётов. Облака рассеялись, погода стала благоприятной для авиации. Многочисленные группы английских бомбардировщиков летели в сторону Кёнигсберга. От их грозного гула шли мурашки по коже, и гордость охватывала за наших союзников и за свою армию. Невольно вспоминались слова из песни: «Нерушимая, непобедимая» Но сразу настроение переменилось, когда я увидел хозяек этого дома.
Женщины, как и обещали, приготовили нам завтрак, лица у них были сонные и грустные. Командиры после завтрака построили на улице колонны солдат, грузовики тарахтели, отогревая моторы. Немки вышли из дома проводить нас. Мы с Винокуровым подошли к девушкам попрощаться, обменялись с ними несколькими фразами. Капитан Соколов поторопил нас:
Всё ребята, хватит лялякать по-немецки, задерживаете колонну.
Я пожал Марте руку, а она на прощание поцеловала меня в щёку. Больше мы с ней не виделись, хотя, я её часто вспоминал.
Сразу с утра, дивизия отдельными колоннами, двинулась вперёд, к очередным оборонительным линиям немцев. Передовые отряды сходу преодолеть эти укрепления не смогли и завязались упорные бои. Наш полк в бой пока не вступал, мы находились во втором эшелоне.
На следующий день меня вместе с Санькой и Морбидадзе послали в третий батальон 17-го полка на передовую линию фронта. Там доставляли много неприятностей снайпера противника.
Собирались в дорогу мы в спешке. Нашли только белые масхалаты и боеприпасы, а лыжи хранились в другом месте, и идти туда было уже некогда. Зато Вахтанг успел прихватить детские санки с перинами. Их он нашёл в брошенном немецком доме. Перины снайпера иногда использовали в своей практике, чтобы не так холодно было лежать в засаде на снегу.
Идти на передовую линию фронта надо было около двух километров. В проводники нам прислали солдата из того батальона, куда мы направлялись. Он шагал впереди нашей группы с дисковым автоматом ППШ, его поясной ремень оттягивали гранаты и прочее снаряжение. За мной шёл Вахтанг, а замыкающим был Санька. Пробирались мы по бездорожью, по колено в снегу.
Убитые советские солдаты. Фотография из семейного архива.
Минуя редкий кустарник, вышли на поле, усыпанное убитыми советскими солдатами. Трупы лежали хаотично, иногда группами. По позам и лицам убитых солдат можно было понять, как вёл себя тот или иной боец в последние минуты жизни. В основном это были молодые симпатичные ребята. Вот один боец лежал вниз лицом, а за ним тянулся многометровый кровавый след. Видимо, он умер не сразу, а раненый полз, истекая кровью. От проводника я узнал, что бой здесь был вчера вечером. Второй батальон семнадцатого полка потерял около сотни человек, пока штурмовали высотку. «А вот и дзот», подумал я, увидев его развалины. Из этого дзота, наверняка, стрелял пулемёт, а солдаты шли в бой подгоняемые командирами. Наконец, мы миновали страшное и не приятное место. Со стороны передовой уже отчётливо доносилась стрельба.
Морбидадзе за моей спиной тяжело дышал, словно старик от одышки. Затем мне показалось, что он всхлипывает, и я обернулся. Он наклонил голову и вытер лицо рукавом белого масхалата. Я хотел спросить, что с ним происходит, но передумал, решил сделать вид, что ничего не заметил. Понятно, что на Вахтанга подействовал вид убитых солдат. Я тоже не остался равнодушным от всего увиденного.
Коля, я скоро погибну, сказал он каким-то не своим голосом.
Я хотел ответить ему шуткой, но ничего смешного в голову не пришло. Тогда я начал рассказывать исторический факт, о котором услышал вчера от Котова, чтобы отвлечь ребят от грустных мыслей.
Вы знаете, ведь наши предки уже брали Кёнигсберг, стал я громко говорить, чтобы все мои спутники слышали.
Снайпера растянулись в цепочку, и, услышав мои слова, догнали меня и пошли рядом.
Это, какие предки? поинтересовался Санька.
В 1758 году русские полки разбили армию Прусаков и со знамёнами вошли в Кёнигсберг.
А кто командовал этими войсками? спросил меня солдат-проводник.
Командующим был генерал Багратион.
Не русский что ли?
Не знаю, наверное, ответил я.
Морбидадзе уже начал успокаиваться и с гордостью произнёс: «У нас в соседнем селе жили Багратионы, значит, этот командующий был грузин».
Ни чего удивительного, возможно и грузин, согласился я. Ведь среди грузинов много знаменитых и храбрых людей.
Слово «храбрых» я специально подчеркнул, усилив слово голосом, чтобы воздействовать на Вахтанга. Санька это понял, с усмешкой взглянул на меня, но промолчал.
Вслед за проводником мы подошли к не широкой роще. Могучие деревья, как солдаты, стояли рядами. Сами они не могли так вырасти. Это был рукотворный парк. Роща находилась на возвышенности, и за деревьями, вдали открывалась панорама огромного города, с его предместьями.
Что там за город? Может быть, Кёнигсберг? спросили ребята.
Да, это Кёнигсберг и есть, ответили одновременно я и проводник.
По краю рощи, со стороны поля, протянулась глубокая траншея, бывшая немецкая. В роще были красноармейцы. Ползком мы стали пробираться к траншее. На дне выступила вода, не смотря на мороз, поэтому солдаты, прятались за деревьями, а в траншею не спускались. Мы подползли к двум бойцам. Они за толстым деревом грели руки над немецкой каской, разведя в ней костерок. Перед ними раскинулось обширное поле, на другом конце которого стоял хутор. Перед городом было много мелких населённых пунктов, укреплённых дотами, траншеями, минными полями, они представляли для нас серьёзные препятствия.
Где ваш командир? обратился я к солдатам.
Где-то здесь, мы его с утра не видели, заикаясь от холода, ответил один из них, и затем сердито спросил:
Поесть принесли?
У нас в карманах лежали куски хлеба, которые удалось наспех прихватить с кухни. Мы поделились с бойцами и поползли дальше, волоча за собой санки с перинами. Поскольку мы были в масхалатах, а перины имели полосатую окраску, то издалека видны были, вероятно, только перины. Следующие два солдата с ручным пулемётом, тоже не знали, где их командир. Ребята сильно замёрзли, о чём свидетельствовали красные лица, и сырость под носами. Они часто сморкались и кашляли. Один из них посетовал: