Вокруг нас стреляли. В тылу, за нашей спиной, оставались отдельные группы немцев, они продолжали сопротивляться, засев в домах. Вдруг, послышалось знакомое лязганье гусеницэто наши танки Т-34 появились на улицах города. Значит, переправу через реку уже наладили.
Сухари мы доели, и захотелось пить. Воды у ребят тоже не оказалось. Я взял в рот горсть чистого на вид снега, но он оказался горьким, с неприятным запахом гари. Пришлось его выплюнуть.
Спасибо за обед, пошли воевать, сказал я друзьям, вставая со скамейки.
Мы вышли на улицу, осторожно прижимаясь к стене дома. За тремя танками, тихо ехавшими по центру улицы, шли красноармейцы. Впереди танков несколько сапёров очищали путь от мин. Другие группы двигались вдоль домов, наблюдая за окнами противоположных зданий. Мы присоединились к ним. Один из идущих впереди бойцов, упал скошенный пулей. Я слышал одиночный выстрел из окна дома метров за пятьдесят от нас.
Это опять снайпер! крикнул кто-то, и все солдаты попрятались во дворах домов, их, словно, ветром сдуло.
Мы с Гришей и Саней тоже забежали в двери открытого подъезда. Затем мы оказались в квартире, с окнами, выходящими на ту сторону улицы, где засел вражеский снайпер, и стали выслеживать его. Наш танк обстрелял здание, в котором снайпер находился, и за несколько минут с ним было покончено. Мы осмотрели квартиру, в надежде найти что-нибудь съестное, но безрезультатно.
А голод не тётка, глотая слюну, произнёс Санька. Пойду, схожу к старшине батальона, у него должен быть энзэ. Вы меня подождите здесь.
Саня ушёл, нырнув в проём стены соседнего разрушенного дома. Поблизости, за грудой брёвен отдыхали солдаты, у них тоже продуктов не осталось. Один знакомый парень поделился со мной только глотком воды из фляжки. Прошло много времени, Саня не возвращался, и мы с Гришей пошли его искать. По пути спрашивали знакомых солдат, не видели ли Саню, но ни кто его не видел. Так мы прошли несколько кварталов по задымлённому городу, и сами заблудились, оказались среди солдат из другой дивизии. Когда нам попадались убитые, то обыскивали их, однако еды не находили. Многих уже до нас обыскали, да и мало кто оставлял надолго запасы. Обычно, большинство рассуждали так: «Я лучше погибну сытым, чем голодным». Поэтому, выдаваемый паёк на сутки, съедали сразу. Мне удалось только найти у немецкого мёртвого солдата одну галету (сухое пресное печенье) и две целые сигареты. Курево у нас тоже закончилось. Удовлетворённые хотя бы этой находкой, мы с Гришей зашли в обгоревший кирпичный дом. Снаружи была минусовая температура, а здесь от нагретых пожаром стен, исходил жар. Обуглившиеся, уцелевшие балки перекрытий ещё дымили. Мы с Гришей сели на тёплые кирпичи, закурили и хором закашлялись. При этом шутили над собой, что кругом и так дымно, а мы зря трофейные сигареты тратим.
В наше убежище пришли несколько красноармейцев с банками консервов и стали есть, а с нами не поделились.
Сходите в немецкий госпиталь, отмахнулись они от нас.
Солдаты объяснили, как туда пройти. Госпиталь находился в подвале двухэтажного здания, наискосок через дорогу. Когда мы перебегали улицу, то нас обстреляли из автоматов короткими очередями. Рядом, шёл бой. Войдя в подвал, увидели двухъярусные кровати, на которых лежали раненые солдаты вермахта. Как в любом госпитале пахло лекарством и кровью, со всех сторон раздавались стоны. Понятно, что эти раненые, ещё полчаса назад, воевали и стреляли в наших солдат.
Медсёстры и врачи испуганно смотрели на нас. По-немецки я спросил: «Где у вас лежат продукты?» Пожилой врач, вышедший из соседней комнаты, с окровавленными руками, видимо хирург, сказал, что почти всё забрали русские солдаты, осталось только вино и шоколад.
Мы набрали шоколаду, несколько бутылок французского вина, с красивыми этикетками, сложили всё в вещмешки и собрались уходить. Но тут в подвал вломилась группа пьяных красноармейцев. Судя по бушлатам, они явно были не из нашей дивизии, потому что у нас все носили шинели. Во главе группы первым вошёл лейтенант, на вид лет тридцати, с красным от пьяного угара лицом.
Ну, что, Фрицы, обосрались! заорал он, держа палец на курке трофейного автомата.
Многие раненые подняли головы и с ужасом смотрели на агрессивно настроенных красноармейцев. Я понял, что лейтенант хочет стрелять, и подошёл к нему:
Приказ Сталина слышал? С пленными надо обращаться гуманно, попытался я его остановить.
Плевал я на все приказы! зло орал лейтенант, фашисты убивали наших раненых, и я буду мстить.
Другие солдаты, пришедшие с ним, тоже были настроены решительно. Пожилой солдат подошёл к ближайшей койке и выстрелил в раненого. Я не дал ему выстрелить в другого раненого, крикнув почти в ухо:
Подожди судить в слепую, может тут новобранцы, и не успели сделать ничего плохого!
А мы будем смотреть документы, кто, сколько воевал, проговорил он заплетающимся языком.
Мне захотелось выхватить у солдата винтовку, но Гриша потянул меня за рукав:
Пошли отсюда, с ними бесполезно разговаривать.
Когда мы вышли на улицу, в подвале раздалась автоматная очередь, и последовал женский визг. Это, очевидно, медсёстры кричали, а стрелял лейтенант. Душа моя кипела от возмущения, и в то же время, я боялся заступиться за немцев, опять на меня могут донести в особый отдел. Приходилось успокаивать себя тем, что, возможно, среди этих раненых есть убийца Павлика. Ведь немцы его тоже убили в беспомощном состоянии. Хотя это маловероятно, что тот убийца здесь, как правило, на войне за виновных расплачиваются не виновные.
Гриша тоже был возмущён и с досадой произнёс:
Надоела эта жестокость. Иногда наши поступают как фашисты, думают, что война всё спишет
Мы опять перебежали улицу, но на этот раз нас не обстреляли. Бой удалялся, лишь где-то рядом посвистывали шальные пули. В городе продолжались пожары, снег таял, мои валенки промокли. Вернувшись на прежнее место, в сгоревший дом, мы с Гришей солдат не застали, о них напоминали лишь пустые банки из-под консервов. Я снял валенки и прислонил озябшие ноги к тёплой кирпичной стене, а Гриша стал разводить костёр из головёшек и углей.
Костёр из углей горел ярко, почти без дыма. Валенки сушились у огня, а мы ели шоколад и запивали слабым вином, вместо воды. Немецкий шоколад я не раз пробовал, он был горький и много его не съешь.
Пока кушали шоколад, на улице послышались голоса, говорили по-русски. Я вышел посмотреть, не идут ли знакомые солдаты из нашего полка. Действительно, среди этой группы было несколько знакомых лиц. Они шли не организованной толпой в сторону удалявшегося боя. Я предложил, двоим бойцам из роты разведчиков выпить с нами, надеясь, что у них найдётся какая-нибудь закуска. Они согласились и зашли к нашему костру. Григорий тоже узнал этих парней, недавно с ними мы ходили за языком. Одного звали Вася, а другого Дима. Они обрадовались, увидев на кирпичах несколько бутылок вина.
Какие этикетки красивые! воскликнул Дима. Попробуем, соответствует ли содержимое.
Вино, как лимонад, объяснил я. Мы его уже пробовали. А у вас есть чем закусить?
Парни достали из вещмешков по краюхе хлеба, и пиршество началось. В этот момент за другой стеной дома, со стороны двора, послышалась немецкая речь. Голоса казались женскими. Я дал знак товарищам, чтобы молчали, а сам прислушался. За стеной спорили, кому стрелять в русских из фаустпатрона. Я перевёл шёпотом, о чём там говорят, и велел разведчикам обойти стену с левой стороны, а мы с Гришей пошли с правой стороны. На улице уже стало смеркаться, поэтому нам удалось незаметно подкрасться к немцам и схватить их. Это были четверо мальчишек, лет двенадцати, а один из них был постарше и повыше ростом. Мы отобрали у них фаустпатрон, обыскали карманы и нашли пистолеты. Маленьких пацанов отпустили, дав им лёгкого пинка, и велели идти домой к мамке, а того, постарше, задержали и привели к костру. Парнишка спокойно стоял перед нами, русскими солдатами, которых он считал врагами. Отблески костра освещали его детское лицо и одежду. Длинные рукава зимнего пальто висели почти до колен, шапка тоже была ему велика. Я задал парнишке вопрос по-немецки:
Сколько тебе лет?
Скоро будет пятнадцать, ответил он, смело глядя мне в глаза.