Мои размышления о деловых качествах начальника политотдела дивизии прервал капитан Филин. Он доложил, что боевым охранением 694-го стрелкового полка задержана группа вооруженных гражданских лиц, называющих себя военнослужащими, выходящими из окружения.
Старший у них есть?
Есть, товарищ комдив. Назвался полковником Шевченко
Ивана Афанасьевича, моего однокашника по академии, вместе с которым в первое утро войны мы попали под бомбежку в Шкло, я узнал с трудом. Заросший, оборванный, до нитки промокший, с ввалившимися глазами, он ничем не напоминал того щеголеватого полковника, которого еще в середине июля, когда Шевченко получил назначение командиром дивизии, я провожал с Киевского вокзала столицы на фронт.
Мы по-братски обнялись. Я велел принести мои запасные гимнастерку и брюки. Пока Иван Афанасьевич переодевался, пока ел, нам с М. С. Корпяком привелось услышать еще об одной трагедии. Дивизия, которой командовал Шевченко, вся полегла под Уманью.
Сколько же вас осталось?
Выходило из окружения семьдесят шесть. Двадцать три человека командного состава, семнадцать младших командиров, тридцать шесть красноармейцев. Пятьдесят два человека погибло. Из них похоронено шестнадцать. Девять раненых оставлено у местного населения. Четверо пропали без вести. Координаты могил, домашние адреса похороненных и раненыхза обложкой моего партбилета. Вышло десять бойцов: шесть младших командиров и четыре красноармейца. Я одиннадцатый
Говорил он отрывисто и четко. И в этой четкости мне слышалась его решимость с достоинством ответить за боевые действия теперь уже не существующей дивизии перед любой инстанцией.
Вышедших из окружения переодели в сухое обмундирование, накормили, и я приказал Филину всех младших командиров и красноармейцев отвести в разведротубудут воевать в разведке. А Ивана Афанасьевича, надевшего мою запасную форму, уложил спать. Он сразу же заснул.
Связавшись с командующим армией, доложил обстановку, а затемо Шевченко. Генерал Колпакчи слушал не перебивая, а когда я закончил, спросил:
Ну и что ты предлагаешь?
Прошу назначить моим начальником штаба.
Разве у тебя нет?
Есть, товарищ Семнадцатый. И неплохой вроде бы человек. Но ониз преподавателей. Ему тяжело. А здесь нужен бывалый, обстрелянный командир
Согласен. Жди приказа, быстро решил Колпакчи. А утром со своим окруженцем стойте как вкопанные. Ни шагу назад. Понял?..
До утра оставался какой-то час.
Как только рассвело, противник начал артподготовку. Она была непродолжительной, но мощной. И еще не кончилась, как из-за увалов показались танкина всей полосе обороны дивизии около сотни.
100 танков Рассредоточенные по всему фронту, они плотнее всего шли против нашего правого и левого флангов. Командир гитлеровского танкового соединения, брошенного на 383-ю стрелковую дивизию, был верен тактике клещей: он бил в основание подковы шахтерской обороны.
На правом участке, у Кипиани, мы поставили противотанковый дивизион. А вот у Ковалева противотанковых средств было куда меньше3-й дивизион артполка, батарея 76-миллиметровых полковых пушек да связки ручных гранат. Как нам тут не хватало зенитного дивизиона, который накануне мы передали штабу армии! 37-миллиметровые зенитные пушки хорошо проявили себя в борьбе с наземными бронированными целями. Во всяком случае, немецкий Т-III был весьма и весьма уязвим для них.
Местность перед передним краем обороны позволяла противнику быстро сблизиться с нами, и танки, взметая из-под гусениц фонтаны грязи, шли на повышенной скорости. Уже и невооруженным глазом было видно, что густые цепи немецкой пехоты и спешенных итальянских кавалеристов продвигаются за стальной лавиной почти бегом. Поддерживаемые мощным артиллерийско-минометным огнем, они наступали организованно и решительно. Видимо, прибытие такого количества танков крепко обнадежило противника, и он теперь рассчитывал одним ударом опрокинуть нас, а затем с ходу занять город Сталино (Донецк).
Дивизионы 966-го артполка и батареи полковых пушек, пока наступающие не приблизились до 500600 метров, вели огонь по обнаружившим себя артиллерийским батареям врага. Силы были неравны, противник значительно превосходил нас в артиллерийско-минометных средствах, но это его превосходство сводилось к минимуму за счет более высокого темпа стрельбы наших батарей. Да и подготовлены наши расчеты были получше.
Тут необходимо сказать, что за все время боев мы еще не испытывали недостатка ни в снарядах, ни в минах, ни в ручных гранатах, ни в винтовочных патронах, так как армейские тылы снабжали нас ими в достаточном количестве. Если и пришлось нажимать на вооруженцев, то это делалось не потому, что нам отказывали в боеприпасах, а потому, что снабженцы не всегда бывали расторопны. По крайней мере, тогда вопрос об экономии снарядов и патронов не стоял так остро, как потом на Миусе. Другое делобутылки с зажигательной смесью. Бутылок давали мало.
Когда до боевых порядков противника осталось около полукилометра, артиллерия дивизии перенесла огонь на танки. Ударили пушки противотанкового дивизиона. И тотчас на участке 694-го полка, задымив, вспыхнули четыре машины, затем еще две. Два танка зачадили и против переднего края обороны 691-го стрелкового полка. Однако даже столь высокая эффективность наших первых артиллерийских залпов на этот раз, против правила, не смешала боевые порядки атакующих, не остановила их. Противник продолжал решительное сближение. И вот уже в ход пошли бутылки КС и связки гранат
Это был самый напряженный из всех боев, проведенных нами в те дни. Но вот странное дело: когда сейчас разговариваешь о нем с ветеранами дивизии, они мало что могут вспомнить. Объясняется это, по-видимому, тем, что к тому времени, то есть после пяти дней непрерывных и изнурительных боевых действий, вся впечатлительность необстрелянных людей, все их чувства, в том числе и чувство самосохранения, уже успели достаточно притупиться. Зато необыкновенно обострилась ненависть к врагу. И эта ненависть, вся до капли, вылилась в решимость биться насмерть.
Кстати, старый солдат наш не любит вспоминать, как он ненавидел. Как лежал в грязи, как ухитрялся хлебать борщ из котелка, пробитого пулей, как потерял новехонький кисет с махоркойоб этом и о другом таком же можно услышать на любой встрече ветеранов. Но с какой ненавистью он всаживал русский штык в раскормленное фашистское брюхо, с каким ожесточением бил прикладом в оскаленную, перекошенную последним страхом пасть гитлеровского головорезатакого не услышишь. Нет этого в натуре нашего человека. Его ненависть к врагуэто ведь его любовь к Родине, точнее, особая форма любви. И проявляется эта ненависть особенно тогда, когда Отечество находится в опасности.
Моральный дух шахтеров в том бою был, как никогда, высок. Пришедший с передовой комиссар штаба дивизии старший политрук Иван Иванович Замкин рассказал мне о пулеметчике-красноармейце Андрее Мотузаеве. Когда противник начал наступление, Мотузаев попросил своего боевого товарища:
Слушай-ка В случае чего передай нашему парторгу: мол, так и так, Мотузаев погиб коммунистом.
Да ладно тебе, Андрюха!
Не ладно! Веленозначит, передай
Пулеметчик дрался до последнего патрона. Когда умолк пулемет, герой взял винтовку. В этот момент фашистская пуля сразила, как тогда говорили, беспартийного большевика
Шахтеры дрались на пороге родного дома, и это придавало им столько сил, что противник должен был дрогнуть, должен был откатиться. И он стал отходить. Первым сообщил об этом капитан Кипиани.
Подполковник Ткачев, добавил присланный командиром 694-го стрелкового полка связной, приказал доложить, что перебрасывает противотанковый дивизион на участок мартыновского полка.
Вот молодец! Начальник артиллерии словно угадал мои мысли. Сейчас он поставит пушки на южной окраине Рутченково, и танки, которые таранят оборону 691-го стрелкового полка, подставят свои борта под огонь наших противотанкистов! Так оно и случилось. Минут через пятнадцать я увидел с НП, как на участке Ковалева вздыбилось семь новых дымов. И почти тут же командир 691-го тоже доложил по телефону, что противник отходит.