Один из компании, пожилой человек, которого звали Хаим Кавярник, сказал, что у него своя кондитерская тут неподалеку, в восьмом доме.
Если любите сырные пироги, заходите ко мне, заявил Хаим. Лучших сырных пирогов во всем мире не сыщете.
И что вы в них кладете?
Сыр.
А что в Аргентине едят? вдруг спросила до сих пор молчавшая женщина.
На вид ей было лет сорок, может, чуть больше. Маленького роста, в черных, коротких волосах видны седые пряди. Морщинки под глазами, темными, как вишни, которые бросают в коктейль. Маленький носик, острый подбородок, густые, черные брови. Она выглядела благороднее, изящней, чем остальные, и во взгляде, в выражении лица у нее было что-то молодое, несмотря на далеко не юный возраст. Когда она улыбалась, показывались мелкие, редкие зубки и на левой щеке появлялась ямочка.
Макс уже не один раз попытался встретиться с ней глазами, но она будто избегала его взгляда. Одета она была в серый жакет, на шее висел большой кошелек. В такие кошельки складывают выручку торговки на рынке.
Макс даже удивился, когда она заговорила.
А я уж было подумал, вы немая.
Это вы зря! хохотнул Шмиль Сметана. Попробуйте к ней прицепиться, она вас так отбреет, мало не покажется.
Зачем же я буду к ней цепляться? В Аргентине едят бифштексы по два раза в день. Наша страна весь мир мясом снабжает. У нас такая трава растет, альфальфа называется, от нее быки очень быстро жир нагуливают. Можете проехать по Аргентине десятки миль, и все, что увидите, это пампа: трава и скот. Если бык сдохнет, его так и оставляют на корм стервятникам.
Из Аргентины вывозят говядину, а завозят человечину, сострил Шмиль Сметана.
Хорошо сказано. Но скоро уже ввозить не надо будет. Местные, испанки, сами не бог весть какие скромницы. Беда только, что едва на них посмотришь, сразу беременеют.
Как, от взгляда? спросила женщина с черными глазами.
Это говорится так. У нас в Аргентине гои, особенно мужчины, не слишком религиозны. Даже по воскресеньям в собор не заглядывают. Вся их вера-шмера на женщинах держится. Они исповедоваться ходят и всякое такое, а как только муж за порог, сразу любовник на его место. Правда, только лет до тридцати, там рано старятся, климат такой. А почти у каждого мужчины любовница.
Дорогая страна.
Там у людей кровь горячая. Многие осуждают аргентинцев, но, чтобы их понять, надо самому туда приехать. Сразу будто обжигает, невозможно на месте усидеть.
Как же вас из такой замечательной страны аж на Крохмальную занесло? подмигнув, спросила чернявая.
Всему есть причина. Чем вы занимаетесь, торгуете?
Мужпекарь, а я хлеб продаю, бублики, сдобу. Стою у ворот в пятнадцатом доме.
Как вас зовут?
Эстер.
Хлебхороший заработок, его всегда покупать будут.
Если бы покупательницы руками не трогали, а то каждую буханку по двадцать раз ощупают. А потом в двенадцатый дом идут или в десятый и там покупают. Но я не в претензии.
Халы тоже печете?
Печем. И чолнт к нам приносят в печь поставить. У мужа двенадцать работников. Вы сколько в Варшаве пробудете?
Пока не знаю.
Приходите в гости завтра вечером. Мы в десять ужинать садимся. С сестрой вас познакомлю, она меня на десять лет младше.
Вы ведь тоже совсем не старая.
Не старая, но и не молодая. Уже бабушка, внуку два годика. Где вы остановились?
В гостинице «Бристоль».
За столом стало тихо.
Стало быть, вы человек не бедный, заметил после паузы Шмиль Сметана.
Бедные в Польшу на могилу к родителям не ездят, ответил Макс и даже удивился собственным словам.
Вижу, мы с вами одного поля ягоды, заговорил Шмиль. Здесь, в Варшаве, не разбогатеешь, если только богатый папаша наследства не оставит. В Америке, наверно, по-другому. А вы чем занимаетесь?
Недвижимостью. Дома, участки.
И, значит, к родителям на могилу приехали?
Они в Рашкове похоронены.
Где это? А я так понял, вы варшавянин.
Когда-то жил здесь, в семнадцатом доме.
Бывает, приезжают американцы, с ними даже разговаривать трудно, все время английские словечки вставляют. Шестидесятилетний старик, а на вид лет сорок. Начинает за девушками бегать и вдруг свалитсяи в больницу. У них только одно естьдоллары. За доллар здесь два рубля дают. А в Аргентине какие деньги?
Песо.
Ясно. В общем, приезжают, говорят, здесь все родное. Недавно один из Лондона был, в Фаленицу с нами ездил. В Лондоне, говорит, дышать нечем, такой дым, что солнца не видно. И каждый день дождь и туман. У них там фунты стерлингов. На вес, что ли, деньги у них, черт его знает. Показывал бумажку: с одной стороны напечатано, а другая чистая. А в какой-то стране, не помню, даешь лавочнику, скажем, двадцать долларов, а он должен десять сдачи дать. Так он разрывает бумажку надвое и половину отдает. В каждой стране по-своему. Вот здесь, например, постоянно подмазывать надо.
Если у вас лавка, вы в семь обязаны закрываться, продолжал Шмиль. А как закроешься, если люди в то время только с работы приходят, приносят домой две копейки, чтобы жена пошла, чего-нибудь купила? Надо стойковому или ревировому дать на лапу, иначе вмиг протокол составит и совсем на бобах останешься. Вот этим я и занимаюсь. Надо знать, кому дать и как. Нельзя же просто достать трешку из кармана и комиссару сунуть, тут же за дачу взятки на козу отправит. Есть такие, с которыми в карты играть приходится, в очко или шестьдесят шесть, и проигрывать. По-другому не берут. Но проигрывать тоже уметь надо, непростое дельце, доложу я вам. Как-то с вице-комиссаром играли. Я знаю, что у него четыре туза. Пятерку поставил, он сверхупять двадцать, я еще поднял. Они, когда выигрывают, обычно твои карты не смотрят. Зачем? А тут вдруг схватил, заглянул. «Ты, говорит, сволочь, обдурить меня хотел?» «Да, отвечаю, ваше высокоблагородие». Вот так у нас заведено. Можете хоть со Столыпиным в карты играть, хоть с государем императором, если мошна тугая и есть что проигрывать.
Эстер, повернулся он к чернявой женщине, у тебя мужпекарь, а не контрабандист какой-нибудь. Но ведь тоже подмазывает! Их жены у вас бесплатно булку берут.
Открыл Америку!
Какие за пекарем могут быть грехи? спросил Макс.
У фонек все грех, улыбнулась Эстер. Привозим телегу дров. Извозчик спрашивает: «На улице сгружать?» А это запрещено. Ну, муж знает, что делать. Комиссии разные приходят, санитары, орут, мол, грязно у нас. У них в казармах тесто ногами месят, а у нас грязно, видите ли Да вы приходите завтра вечером, муж сам все расскажет.
Низенькая женщина выпучила желтые глаза:
Твой муж до одиннадцати бублики печет.
Около десяти он уже дома.
Когда не напивается
Шмиль Сметана стукнул по столу кулаком:
Рухчеле, хватит комедию ломать! Если завидно, сама его пригласи. А вы сходите к ней, Макс, не пожалеете. Она готовитпальчики оближешь. И сестра у нее хорошенькая, а дочкапросто красавица. Да и сама она очень даже ничего.
Все засмеялись. Эстер вспыхнула, как девушка.
Шмиль, что ты несешь? Я уже бабушка
4
Посидели еще немного и стали расходиться. Вскоре Макс остался один. Расплатился и тоже вышел на улицу.
Обычно к вечеру холодает, но сегодня было жарко и душно. От кирпичных стен, железных крыш и камней на мостовой тянуло накопленным за день теплом. Печные трубы выбрасывали в небо дым и искры. Улица кишела парнями и девушками. Они шли прямо посреди дороги. Когда проезжали дрожки, только в последний момент отступали в сторону.
Макс Барабандер пошел обратно, к Гнойной. Заглядывал в лавки, где были открыты верхние половины дверей. Здесь торговали молоком, колбасой, углем, галантереей, керосином. Проститутки у ворот зазывали клиентов. От выпивки Макс слега приободрился, но на душе все равно было невесело.
Зачем его понесло в такую даль? Со Шмилем Сметаной поговорить? Получить приглашение от жены пекаря, у которой уже внуки? Когда-то в Варшаве у него были любовницы, но, во-первых, он не знал, где они теперь живут, во-вторых, все они превратились в старых кляч. Столько лет прошло! Но и оставаться дома с Рашелью он тоже не мог.