«Вот получу с Центуриона первые бабки, и куплю ей эти чертовы каблы! (5)» открывая багажник, где лежали вещи Бруно, думал Лука.
Потом он еще минуты три ждал, пока синьор соизволит заняться чемоданом, и вполглаза наблюдал, как девица униженно извиняется перед боссом. Виола едва ли не приседала, того и гляди, на колени встанет ссылалась на жуткие пробки на выезде из Рима и случайно отключенный звук на телефоне а синьор Гвиччарди, принимая извинения, совсем не пылал от гнева. Наоборот, улыбался и милостиво кивал, и дружески похлопывал синьорину Виолу по руке:
Да, я понимаю ничего страшного. Главное, что у нас еще есть время до регистрации. Успеем выпить кофе.
«Ишь ты это у тебя и называется я ей устрою? Что ты устроишь, с такой масляной рожей, хотел бы я знать, гусь ты лапчатый?»
Во флирте босса с хорошенькой ассистенткой не было ничего удивительного перед таким соблазном мало кто устоит, и десять часов в воздухе, конечно, куда приятнее провести с на все готовой молодой красоткой в модных шмотках, чем с уродливой старой грымзой но если Центурион изменяет Малене с этой куклой, значит, он просто чертов кретин, и больше никто.
****
В дверь спальни деликатно постучали, и приглушенный голос мажордома проговорил:
Синьора Малена, завтрак готов. Мы с Катариной ждем вас.
Да, Микеле, спасибо Малена улыбнулась, захлопнула блокнот, отложила его на столик и спустила ноги с кровати. Я сейчас приду.
Когда в Браччано не затевали пышного приема «больших гостей», утренняя трапеза в поместье был полностью семейным ритуалом, лишенным каких-либо церемоний. Обычно в ней принимали участие только Бруно с Маленой и мажордом с экономкой, постоянно жившие в доме. Пятой участницей, «приглашенной звездой», как шутил Бруно, была маленькая Лиза, с младенчества и до самой смерти
Теперь детский стульчик навеки опустел, но так и остался жить на просторной кухне, несмотря на постоянные требования Белинды убрать этот бесполезный предмет с глаз долой.
Микеле, прекрасно воспитанный и безупречно вышколенный управляющий парадной частью дома, обычно беспрекословно выполнял приказы «второй синьоры» (как Белинду втихомолку именовали слуги), однако в отношении Лизиного стульчика проявил непоколебимое упрямство. Каждый раз, когда эта тема снова всплывала в беседе с госпожой, Микеле кланялся, улыбался и ничего не делал. Зайдя на кухню в следующий приезд, Белинда обнаруживала стульчик на прежнем месте, журила мажордома и кидалась жаловаться мужу. Она твердила, что увековечивать память об умершем, сохраняя старые вещи, которыми больше никто и никогда не воспользуется по назначению варварский обычай, дикость, наносящая вред психике живых.
«Достаточно просто взглянуть на жену твоего сына, дорогой, чтобы в этом убедиться и разве хорошо, что мы позволяем прислуге столь явно проявлять неуважение к нам?»
Филиппо же или отмалчивался, или отвечал неопределенной усмешкой и сухим советом «оставить детей в покое», подразумевая и покойную внучку, и Бруно с Маленой. В его власти было морально надавить на мажордома, подвергнуть штрафу за формальное нарушение субординации и самоуправство, но он ни разу этого не сделал.
Белинде оставалось лишь молча злиться и гадать, почему супруг ни разу открыто не встал на ее сторону в таком «пустяковом вопросе», хотя поддерживал в более серьезных вещах.
Бруно, куда лучше понимавший отца, несмотря на его обычную холодность и скрытность, по секрету рассказал Малене то, о чем синьора Грасси так и не узнала за двенадцать лет брака: Филиппо был одним из тех «варваров», что не желают расставаться с любимыми даже и в смерти
Белинда не подозревала о святилище, устроенном в мансардном этаже, в постоянно запертом кабинете хозяина дома, Бруно же там бывал неоднократно. Он видел портрет своей матери в полный рост, установленный на подобии алтаря, украшенный лентами и свежими цветами, с зажженной возле него лампадой. Рядом с алтарем помещалась обитая бархатом скамеечка для молитв, а в смежной маленькой комнате был воздвигнут настоящий реликвариум: здесь хранились подвенечное платье, фата, атласные перчатки и туфли Алессии, украшения, которые были на ней в знаменательный день бракосочетания, связка любовных писем, альбомы с рисунками и потрепанные ноты, и -отдельно -засушенный букетик, перевитый золотистым локоном
Малена нашла этот жизненный сюжет одновременно трагическим и вдохновляющим, и порой позволяла себе помечтать о том, чтобы превратить его в историческую поэму. Правда, после смерти дочери вдохновение почти покинуло ее, муза дала обет молчания, и вот уже год, как из-под пера поэтессы не выходило ничего, кроме коротких и бессвязных фрагментов мрачного содержания
Менеджер издательства «Арнальди», выпустившего и успешно продавшего несколько поэтических сборников Милены Войводич (так звучал творческий псевдоним урожденной Магдалены Драганич), названивал ей с тех пор, как это стало приличным. Он заботливо справлялся о ее самочувствии, и окольными путями старался выяснить: не собирается ли она возобновить работу над второй частью «Цыганских песен»?.. И можно ли хотя бы теоретически! планировать включение в альманах 96-го года поэмы «Апельсиновая ветка»?..
Я ничего не могу вам обещать, синьор Риццоли, грустно отвечала Малена. Хотела бы, но не могу Я помню сроки сдачи текстов для альманаха, и позвоню вам, если буду успевать.
Надежды на это было мало но сегодняшней ночью, когда над Браччано бушевала гроза с неистовой пляской молний, и она долго не могла заснуть, даже на плече у Бруно после короткой супружеской близости, ей неожиданно пригрезились строки:
«Мне душно в городе: довольно красоты, убранства комнат, штор и канделябров» а следом за ними явился и образ всего стихотворения.
Мерцающий, неуловимый как призрак, он коснулся ее прозрачной рукой, и по жилам пробежал огненный ток предчувствия особенного, ни с чем не сравнимого предчувствия, болезненно-сладкого, обещающего наслаждение куда большее, чем секс.
Малена вскочила с постели, схватила блокнот и включила ночник, чтобы поскорее записать под диктовку, пока контакт с другим измерением не прервался но Бруно недовольно заворчал, что ему рано вставать и потребовал погасить свет.
Не желая тревожить мужа, она черкнула всего пару строк, самых первых, скользнула в постель, засунула блокнот под подушку и прошептала молитву Деве Марии, чтобы увидеть продолжение стиха во сне и не забыть наутро.
Ей снился лес под дождем, и она бродила среди мокрых стволов и ветвей, роняющих крупные капли ей на голову и плечи, закутанная в длинный, до полу, алый плащ, почему-то надетый на голое тело. Ноги были босыми, но ступни не чувствовали холода.
Она брела и брела, не зная куда, чувствуя, как сжимается сердце от сумеречной тоски и совсем не удивилась и не испугалась, когда зашуршала высокая трава, качнулся дикий шиповник, и на дорожку мягко выскочил огромный волк, с бурой шерстью и яркими голубыми глазами.
Взгляд у этого хозяина леса был совершенно разумный, внимательный, изучающий а лапы широкие и сильные, когтистые и босые. Малена сама не знала, почему ей в голову пришла эта странная мысль что у волка босые ноги и сейчас же захотелось рассмеяться. Но смеяться в лицо (да, это определенно было лицо, а не морда!) волку было бы очень невежливо, и она спросила настолько любезно, насколько сумела:
Синьор волк, вам удобно ходить босиком?
А вам? хрипло прорычал волк и, подойдя поближе, поднялся на задние лапы, а передние поставил ей на плечи. Он оказался немыслимо тяжелым, и теперь Малене стало страшно, но пускаться наутек было уже поздно. Она обняла этого дикого волшебного зверя, вышедшего к ней из чащи, как обняла бы играющего пса, и погрузила пальцы в теплую шерсть
Аййй Малена ну что ты делаешь?.. это уже было не рычание волка, а знакомый человеческий голос голос Бруно. Открыв глаза, она со смущением увидела, что вцепилась обеими руками совсем не в бурую волчью шкуру, а в золотистую шевелюру мужа.