Когда народ поднялся на борьбу с насильниками, Карасулин на лавке посиживал да в окошко поглядывал, возгласил Кориков хорошо поставленным голосом. А теперь пришел учить нас уму-разуму.
В толпе загомонили. Хмельные парни из Пашкиного окружения разом взяли верх и понесли:
Он с имя заодно!
Сам такой!
Большевиками купленный!
Сам с карповыми хороводился!..
Эй ты, орало! крикнул Онуфрий. Беги ко мне на ограду, погляди, кто там лежит!
Несколько парней сорвались с места и, пробив толпу, кинулись к дому Карасулина. Поднялся такой базарный гомон, будто собравшиеся задались целью перекричать друг дружку. Кориков слегка придвинулся к Карасулину и вполголоса проговорил:
Кто вас уполномочил?
Не ты
Смотри, Онуфрий Лукич
Сам смотри.
Кориков сделал шаг вперед, подмял руку, требуя тишины.
Товарищи крестьяне! Полагаю, вы уже по горло сыты псалмами самозваного миротворца Карасулина, защищающего насильников. Бросил взгляд на посиневших от холода, еле державшихся на ногах продотрядовцев. А теперь позвольте зачитать приговор
Но тут, словно по команде, все повернулись навстречу подъезжающим дровням, на которых лежало ничком окостеневшее тело. Мужики расступились, пропустили подводу к крыльцу. Пашка вскочил на дровни, пинком скинул на снег тело, и все узнали Крысикова.
Знаком? громко спросил Онуфрий.
Толпа взорвалась криками.
Первейший гад!..
Палач!..
Чистый собака!..
Собакесобачья смерть, жестко, слово по слову выговорил Карасулин. Кто еще скажет, что я с имя заодно? Ну? Чего рты позамыкали?.. Тогда поговорим про этих. Ткнул побелевшим кулаком в продотрядовцев. Может, кто про них чего худое знает? Выходи наперед, скажи.
Никто не вышел.
Побили насильников, кои вырядились в красное, а внутре чернота. Навроде этой крысы. И безвинной крови пролилось Кто полегне воскресишь. Но этихне тронем! Мы не палачи. Не колчаковцы! Нам землю годовать надо, скотину гоить, ребят ростить, а не под пулемет башку подставлять. Понятно ли говорю?
Ясна-а-а!!! в десятки мужицких глоток гаркнула толпа.
Тогда сажай их на эти дровни, понужните коня, чтоб до Яровска зайцем скакал. А вы там, повернулся к продотрядовцам, передайте: мы не супротив Советской власти. Но галиться над собой никому не позволим. Ежели хотят подобру с намимилости просим, пущай приезжают, поглядят, разберутся
И те самые мужики, которые полчаса назад неистовствовали, требуя расправы над продотрядовцами, сейчас усаживали в дровни обалдевших от радости, еще не верящих в спасение бойцов, наперебой советовали им, как короче ехать в Яровск. Не все, конечно. Иные из мужиков и с места не сдвинулись. Но таких было меньшинство.
Кориков и те, кто с ним, не вмешивались. Понимали: сейчас не остановишь, благоразумней смолчать.
Вот так-то, господин Кориков, Карасулин круто повернулся и зашагал вслед за дровнями, держа путь к дому.
Потянулись с площади и многие из мужиков.
С крючка сорвал гад! в сердцах плюнул в снег Маркел Зырянов, приперчив плевок едучим матерком. И откуда свалился?
Ночь-от долга, тихо, будто раздумывая вслух, протянул Максим Щукин, с иноческим смирением опустив глаза и сложив на животе руки.
Его надо не втихаря на всем народе сказнить лютой смертью, отрывисто бросил Боровиков. Сам намылю веревку для зятюшкиной шеи
Не торопитесь, то ли Боровикову, то ли всем вместе посоветовал Кориков, тут подумать надо, взвесить
Алексей Евгеньевич нервно огладил ладошкой клинышек бородки. Подотстал от жизни бывший яровский городской голова. И о виселице задудел не ко времени. Мужик теперь не тот, что в восемнадцатом, совсем не тот.
Да, немножко не так все началось. Слишком торопливо и комом. Никакой ясности, никакой программы. Что завтра обещать мужикам? Стравить бы им сейчас этих шестерых, распалить, плеснуть в огонь маслица, тогда с разбегу и со своими коммунистами бы разом разделались. После такого назад никто бы уж не попятился.
А ведь как думалось? Под колокольный звон соберутся все на площади, и он, Кориков, взволнованный и важный, выйдет к народу и торжественно возвестит начало новой эры крестьянского самовластия. Покается, конечно, в достойных выражениях, что вынужден был бороться за святое дело под личиной совработника. Благодарные мужики со слезами умиления провозгласят его освободителем, и отовсюду слетятся гонцы с известием о свержении коммунистов. Ах, как гладко и красиво получалось в мечтах. А на деле Пока пожар не занимался, тут кружились и Горячев, и Карпов, и иные представители каких-то неведомых центров, союзов, комитетов, и все дудели в одну дуду: только начните, поднесите спичку, а уж потом, а уж мы Полыхнулои никого. Бери все на свою голову, а онаодна. Сколько раз спасал ее из петли, трижды начисто перекрашивался, фамилию менял. Глупо оступиться в самом начале горы. Есть, конечно, про запас подложные документишки, есть и гнездишко укромное, никому не ведомое. Только это на крайний случай, на самый крайний. Главноене прозевать перемену ветра, не угодить под боковую волну. Коварна жизнь, нельзя ни на кого положиться, никому довериться. Каждый ради своей шкуры десять чужих спустит. И Щукин, и Зырянов, и уж конечно Боровиков, и этот, в папахе, невесть что за птица. В самом деле он Добровольский или тоже дутый? В бородищеконь запутается Все вроде единомышленники, а довериться некому. Каждый к себе тянет, для себя норовит. У большевиков иначе. Те спаяны. Одного кольнешьвсем больно. Иначе бы им Россию не перекувыркнуть «Куда меня понесло? Давить их надо! Жечь! Живьем в землю!»
Алексей Евгеньевич вскинул голову, раздул грудь, выпрямился, будто принимал парад. Лицо стало властным и непроницаемым. Глаза затвердели в полуприщуре. «Ну-с, мысленно благословил себя, жребий брошен».
Товарищи крестьяне! бодро выкрикнул в заметно поредевшую толпу. Свершилось! Отныне мы
Да, жребий был брошен.
2
Сизые февральские сумерки занавесили окна, легли голубоватой тенью на высоченные сугробы, обесцветили дневные краски, звуки, запахи.
Зимние вечера в Сибири короче вздоха. Не успел приглядеться к фиолетовому полумраку, а на пороге ночь. Потому так и спешил Онуфрий Карасулин к начальнику волостной милиции Емельянову. Чуял: как ни черен был день, а близкая ночь будет еще черней, на долгие годы оставит в душах кровавый полынный след.
Неприятно поразило Карасулина поведение начальника милиции. Он выглядел каким-то усохшим. Пришибленно гнулся, вздрагивал при каждом шорохе за окном.
Ково ты, ровно в лихоманке, трясешься? грубовато спросил раздраженный Карасулин.
Емельянов скосоротился, как от зубной боли, и молча подал Онуфрию клочок бумаги, вырванной из какой-то конторской книги. На неровном бумажном лоскуте печатными буквами было написано:
«Боевой приказ 2.
С получением сего приказываю Вам в течение трех часов организовать штаб повстанцев по свержению большевистской власти. Создать отряд, мобилизовать всех, способных носить оружие. Арестовать всех коммунистов и истребить. Милиционеров и продотрядчиков разоружить и арестовать. Об исполнении немедленно дать знать главному штабу.
Нач. штаба Кутырев.
Комендант Васильев.
21 февраля 1921 года».
Какой штаб? Что за комендант? Дважды перечитав листок, Карасулин скомкал его в зачугуневшем кулачище. Пристукнул им по столешнице. «Эх, Чижиков. Передержал ты меня в своей клетке» А вслух спросил:
Откуда?
Кориков в спешке забыл на своем столе. Чуешь? Прищучат нас ночью
Дивлюсь, что досель не тронули.
Мало их пока. Боровиковский отряд, что в лесу хоронился, по другим деревням, говорят, раскидали, чтоб уж наверняка Каких-то еще офицеров ждут
Будем за бабий подол держатьсякак гусятам голову открутят. Где твоя милиция?
Шевелев один осталсяи того ранили, еле до дому дополз
Сам-то где пропадал?
Не поверишь Зашел в стайку на коней глянуть, а кто-то снаружи дверь колом подпер. Дуриком орал, кулаки разбил. Досель бы сидел, если б парнишка не наскочил. Кинулся за винтовкойа ее и след простыл