Коварная бражка взвинтила, поднатянула нервы и разжижила волю. Надо бы вовсе умолкнуть, оборвать на этом разговор, сказав что-нибудь примирительное, смягчающее, но Вениамин не смог с собой совладать.
Вы мою совесть не троньте, ба-ба Ду-ня! Она и так, как ущемленная змея
Чистая совесть звонким лесным ручейком текет, а не гадюкой в щемилах извивается, отчужденно, с нескрываемым осуждением выговорила баба Дуня.
У кого она чистая-то? Может, у вас?
Баба Дуня не обиделась. Покачала медленно ровно бы отяжелевшей вдруг головой.
Пошто так торопко о людях судишь? Всех своим аршином? Кабы не было совести чистой, кто бы разглядел замаранную? Да ты успокойся. Мы тебя ни в чем не уличаем. Разве с бабьим умом в таких делах разбираться? Нам ли тебя судить? Живи себе как знаешь, как сподручней да ловчей
Спасибо за высочайшее соизволение, съязвил Вениамин и даже голову склонил в почтительном полупоклоне. Скакнул исподлобья взглядом со старого лица на молодое, трудно выдохнул задержанный в груди воздух и примирительно произнес:Ладно. Оставим этот разговор. Да и надо ли в такую ночь, перед рождеством Христовым, в первую встречу толковать о каких-то мужиках, о хлебе. Господи! Я ведь хотел только объяснить, почему до сих пор не женился на Кате, отчего и себя и ее мучаю. Не сладко ей, и мне тоже Но в тихой семейной гавани бросать якорь еще не время. Вот образуется все, расстановится по местам, тогда и мы свадьбу отпразднуем. О лучшей жене не мечтаю. Это, баба Дуня, говорю совер-шенно от-вет-ствен-но и чисто-сер-дечно!
И на том спасибо. Пей-ко чай-от, остынет
После ухода нежданного гостя баба Дуня долго молчала, прятала глаза от вопросительного взгляда Катерины. Та, не выдержав, подсела к бабке, обхватила ее за шею и тихо, дрогнувшим голосом спросила:
Ну что?
Так я и думала. Не обмануло сердце
Да что, бабушка?
Выворотень он. В голове одно, на языке другое, в деле опять иное. Почто его в эком-то месте держат? Неуж не видят иудину душонку
Задержав дыхание, испуганно округлив глаза и слегка приоткрыв рот, Катерина слушала бабушкин приговор, а в голове, петляя и кружа, затравленно метались мысли. Кто он? Что на уме у него? Что на сердце? Недобрыйэто сразу видно. Как власть-то ненавидит. Рад, что мужика озлобили А может, крестьян ему жалко? С того и себя казнит, и других не милует? Опостылело, а делать надо Глаза-то, глаза- то как пыхнули Да кто же он? С бабушкой об этом не поговоришь. С Чижиковым? Сразу насторожится. И не станет Вене веры. Вовсе измотается До чего же нежный, до чего ласковый бывает. Прильнет губами Зачем отворила ему? Люб ведь, люб, окаянный
И от горькой обиды на Вениамина, и на себя, и на весь свет Катерина заплакала. Баба Дуня принялась успокаивать. От бабкиных ласк Катина горечь вытекла со слезами, и те стали легкими, сладкими.
Ты сразу-то спиной к ему не поворачивайся. От такого чего хочешь жди Почуял, что ты отдаляться стала, забоялся, с того и сюда пришел. Полегоньку, но беспременно пяться. А то не приведи господь Дуреха
Катя не противоречила бабушке. Слушала и не знала, что думать, что делать.
2
Катерине показалось, что ее вовсе не случайно встретила в коридоре пани Эмилия, а нарочно подстерегла
Давно не видела вас, голубушка. Вы все мимо, все мимо. Хоть бы разочек заглянули, скрасили мое одиночество. Порой не знаешь, куда деть себя, голос у пани Эмилии сладкий, а глаза сухие, зоркие и пытливые. Зайдите на минутку. Чашечку чайку. Разговор для вас
Я потом потом, бормотала Катерина, невесть чего испугавшись, и силилась вырвать руку из цепких пальцев пани Эмилии.
Нет уж, нет, ласково пела та, увлекая за собой молодую женщину. Самовар на столе. И чай заварен. Сделайте мне приятное
Из-за огромного ведерного самовара Катя не угадала сидящего за столом человека, а когда тот поднялся и она узнала челноковского кулака Маркела Зырянова, то едва удержалась, чтобы не броситься вон из комнаты.
Маркел все заметил и понял, но виду не подал. Вскочил, обрадованно засуетился вокруг Кати, приговаривая:
Здравствуй, землячка, здравствуй, красавица. Давненько не виделись. Как узнали про твое воскресение веришь ли, бабы заставили отца Флегонта молебен отслужить. Чуть в святые не произвели. А ты, девка, заянилась, в Челноково и глаз не кажешь, не хочешь с нами дружбу водить. Смотри, Катерина, шутливо погрозил ей кулаком. Доберемся до тебя, хоть ты и в чека теперь
Да что ты, дядя Маркел, смущенно отговаривалась Катерина. Какое там чека
Не говори, девка. Сами не махонькие, понимаем, что к чему. Ловка ты! Прямо тебе скажуловка! Провела их за нос, как слепых кутят. Хе-хе-хе
Он смеялся так заразительно, что, глядя на него, заулыбалась и пани Эмилия, и у самой Кати дрогнули было губы в бессознательной улыбке, но она тут же опомнилась. «Над чем это он так ухохатывается? Кого я провела? О чем он?»
А Маркел, вдосталь насмеявшись, тыльной стороной ладони стер с глаз слезы и деловито предложил:
Садись-ка за стол. Чайку не попьешьне поробишь.
Недосуг, дядя Маркел, отнекивалась Катерина, с тоской поглядывая на дверь и тихонько пятясь к ней.
И не моги. Садись. Мы тебя часто вспоминаем. Умница. И характерлюбой мужик позавидует.
Чего ты меня нахваливаешь? почуяла недоброе Катерина.
Он усадил-таки ее за стол, сам налил и пододвинул к ней чашку с чаем, вазочку с сахаром, тарелку с пирожками.
Угощайся. Повернулся к пани Эмилии:Ты только подумай, Эмилия Мстиславовна, как ловко она обвела всех вокруг своего пальчика. Ухватил Катю за мизинец, потряс ее руку, бережно уложил на прежнее место. Ведь как было- то? Принес я ей сонной травки, говорю: «Будут продотрядчики победу обмывать, ты им незаметненько в самогонку подсыпь. Куда-либо это зелье не сыпанешьгорьковато очень, а в самогонсамый раз. А как они повалются да захрапят, подашь нам знак, выставишь лампу на окошко. Мы ставеньки прикроем да подопрем, а ты тем временем полезай на чердак и прыгай оттуда в сугроб, а чтоб не зашиблась ненароком, мы постоим, примем». И что ты думаешь? Ровно по-писаному изделала. И продотрядчиков усыпила, и с чердака скакнула, и попа еще одурачила, да так ловко, что он ее от нас и увез спасаться. Умора, да и только. А в газетке-то, в газетке-то как все складно обсказала. И на допросе ни гу-гу. Да ить что еще удумала, сама же в энту чека и затерлась. Ой, ловка, девка. Ой, ловка!
При первых словах Маркела лицо Катерины отразило крайнюю степень изумления и растерянности, потом на нем проступил испугобескровил и щеки, и губы, осыпал соленой росою лоб. Женщина вскочила, несколько секунд остекленело смотрела на Маркела, как смотрит лягушка на подплывающую к ней гадюку.
Врешь! Врешь! Все врешь! отчаянно завопила она. Да чего вы его слушаете, он сам не знает, чего плетет я не усыпляла не сговаривалась. Господи да что же это?!
Верно, девка. Так и надо. Никому не доверяйся. И пани Эмилии. Может, она тоже агент губчека. Только шутю я насчет Эмилии Мстиславовны. Свой человек. Ты других остерегайся. И Вениаминчика своего бойся, хоть и полюбовник, а продать может. Потому интеллигенция и красный наскрозь
Катерина хотела закричать, завыть, но спазма перехватила горло, и из пересохшего рта, кроме хриплого сипенья, невозможно было извлечь ни единого звука. Ей не хватало воздуха. Она задыхалась. Разбухшее сердце судорожно колотилось где-то возле самого горла. «Сейчас они убьют меня», мелькнуло в сознании.
Она не помнила, как выскочила в коридор, влетела на второй этаж, рванула запертую изнутри дверь комнаты Горячева и та, слетев с крючка, распахнулась, не видела, как, выхватив из кармана наган, испуганно отпрянул от стола что-то писавший Вениамин. Едва перемахнув порог, она с размаху рухнула на пол, и ее придавила, сплющила чугунная чернота беспамятства
3
Обморок был затяжным и глубоким. Катерина очнулась на кровати, долго непонимающе всматривалась в белое пятно Вениаминова лица, которое то удалялось, то приближалось. Вениамин поднес к ее губам стакан с водой. Женщина сделала несколько судорожных глотков и обессиленно закрыла глаза. Вениамин сунул ей под нос ватку, смоченную нашатырным спиртом. Острая боль прострелила голову. Катерина громко и длинно выдохнула, уже осмысленно осмотрелась. Бескровные губы шевельнулись.