Видно, отлетался теперь Трофим Кондратьич,вздохнул он притворно.
Почему отлетался?
Потому что кулаком стал, на хуторе табунами обзавелся. Какие уж тут аэропланы
Ты говори, да не заговаривайся,вспыхнула Дорька.И в кулаки Трофима не зачисляй. Он ить не сам на хутор подался, понял?
Ишь как ты его защищаешь,раздул ноздри Казбек.Раз отец стал кулаком, то и сын кулаком сделается. Одним словом, чуждый элемент.
Это Трофимто чуждый элемент?вскочила Дорька на ноги.Да ты соображаешь, что говоришь? Я надысь его в станице встретила, а онмне: «Сбегу я, должно, Дорька, с дому». Эх ты! А еще дружком был, в гости к нему ездили она направилась к пасущемуся неподалеку табуну. Казбек, понуря голову, побрел следом. На душе у него было скверно: оговорил близкого человека, почти предал
Когда они, сдав табун на руки Недомерку, подошли к общежитию, возле него уже горел костер, и тетка Софья, пожилая казачка, необъятных размеров, исполняющая в коммуне обязанности поварихи, чтото помешивала в стоящем над ним котле длинной деревянной ложкой. Вокруг костра сидели коммунары: мужчины своим гуртом, женщинысвоим, и в ожидании ужина вели разговоры о всякой всячине: о дороговизне ситца и мыла, о видах на урожай и низких ценах на хлеб.
Казбек присел на корточки между Денисом и коммунаром из Галюгая Герасимом Говорухиным, похожим лицом на чеченца, а характером на какогонибудь рязанского увальня, прислушался к разговору.
Чудно получается, братцы,покрутил головой уроженец станицы Стодеревской Боярцев Осип, тщедушный казачок с мелкими изъеденными зубами и постоянной ухмылкой на изрытом морщинами лице.Советская власть будто бы для всех должна быть навроде родной мамаки, а не получается на деле Для одних она и впрям мать, а для другихмачеха.
Ну чего ты плетешь, Осип?поморщился Денис, пододвигая обгоревшие сучки под кипящий казан и щуря глаза от жаркого пламени.С каких это пор она для тебя мачехой обернулась?
А с таких,привстал на колени Осип,что для рабочих в городах она и восьмичасовой день и выходные там разные, отпуска и цены дай боже на товары, которые они выпущают, а для нашего братакрестьянина ни выходных, ни цен подходящих на рожь да пшеницуодно знай гни хрип от зари до зари ни за понюх табаку. Ну что, неправду гутарю, да? Сколько плотит государство за пуд ржи? Вот сколькоОсип протянул к костру сложенную из худых пальцев фигу.
Не надо было сдавать хлеб осенью, счас бы, весной, он по трешнице за пуд пошел,заметил подошедший к костру Недомерок и, достав из костра уголек, прикурил цигарку.
Спробуй не сдай,вздохнул Герасим Говорухин,ежли райхлебовцы с ножом к горлу
Рабочие в городах ишо сильно нуждаются, вот и приходится кое у кого силой брать,заступился за райхлебовцев Денис.
Ну да, рабочие нуждаются, а мы тут с жиру бесимся: пустой кондер жрем, квасом запиваем. Даже чихирю и того нет,возразил Денису Недомерок, пыхнув в темнеющий над головой воздух табачным дымом.
Многим сейчас не сладко. У нас хоть кондер, а в других местах люди с голоду пухнут. Тяжко приходится нашему государству.
А почему у меня пупок должен болеть за государству?ухмыльнулся Недомерок.Пущай государства сама и болит.
Так ить государствоэто мы все, народ, стало быть Империя.
Не империя, а диктатура пролетариата,поправил Дениса Недомерок.А ежли понаучному, то государстваэнто та же организма.
Какая ишо организма?
А такая В ей, как и в любой мелкопитающейся животной, имеется головаправительство, стало быть; рукиногирабочие и прочие антиллигенты; глазавсякие там живописцы и богомазы; ушиполициямилиция; совестьну эти которые стихи сочиняют и романы; нутрекрестьянство и так далей. Вот нам крестьянству и приходится всю жизнь с дерьмом дело иметь, чтоб голове, значит, и прочим органам вольготно жилось.
А мы неш крестьяны? Мы же казаки,возразил слушавший Недомерка с открытым ртом Осип.
Какие мы казаки, ежли забыли, с какого конца на коня садиться,зло ухмыльнулся Недомерок.
А Денис не выдержал и плюнул в костер: этот чертов Недомерок ковырнул в его душе и без того кровоточащую болячку: что правда то правда, сравняли казаков с иногородними, чоп им в дыхало. Тем не менее он сказал Недомерку с недоброй усмешкой на щетинистом лице:
Ну же и стерва ты, Ефим. А еще в коммуну записался. Сдается мне, что ты не все досказал насчет государства.
А чего я позабыл?вздернул курносый нос Недомерок.
Да насчет глистов.
Каких еще глистов?
А таких, што в нутре живут, готовыми соками питаются. Паразиты навроде тебя и Евлампия Ежова.
Недомерок даже на ноги вскочил.
Ты что меня с Ежовым равняешь?крикнул он, хватаясь за воображаемый кинжал.
Но вспыхнуть скандалу на этот раз было не суждено: из сгущающихся сумерек к костру подкатила тачанка, и с ее передка соскочил на землю Зыкин, среднего роста и таких же лет казак с прямым носом на худощавом лице и выпущенным изпод кубанки на высокий лоб черным волнистым чубом. Однако не появление собрата коммунара поразило сидящих вокруг костра, не волнистый чуб его и зычный голос, которым он поздоровался с ними, а поразила их его одежда. Вместо фронтовой гимнастерки на нем красовалась синяя гвардейская черкеска с никелированными винтовочными гильзами в газырях, а вместо солдатского ремня опоясывал его тонкую, как у девушки, талию кавказский ремешок с тройным набором и кинжалом посредине.
Неначе наказной атаман!удивился Денис, моргая вытаращенными подснежниками.С какого пятерика ты так вырядился?
А с такого, Денис Платоныч,подошел вслед за ездовым к костру председатель коммуны Тихон Евсеевич,что вышло постановление от правительства разрешить вновь казакам носить ихнюю форму.
Да нуу! Стало быть, энто взаправду, Тихон Евсеич?заволновались казаки.
Не сойти мне с этого места. Своими глазами читал бумагу. И станицы снова будут называться станицами, а не селами, и стансоветы. В Стодеревской на Духов день скачки назначены в честь юбилея.
Какого ишо юбилея?вытаращились казаки.
Юбилейэто дата,пояснил Тихон Евсеевич, и сам рассеялся своему объяснению.Ну это праздник, что ли, в честь памятного события. В нынешнем году исполняется сто двадцать пять лет со дня основания станицы. Вот по этому случаю и будут проводиться скачки.
Как раньше?
Как раньше.
А нашим коммунарским можно?спросил Осип Боярцев.
А почему ж нельзя: садись на Зибруи в добрый час.
Сядешь на нее, черта, она ить злющая, как тигра. Да и кабаржина у нее, что тая пила: покель добегишь до Стодеревов, распилит надвое вместе с седлом.
Ну, это ты зря. Кобыла добрая, в беге строевому коню не уступит. Но не это главноеПредседатель помолчал, обводя лица собеседников интригующим взглядом.Главное в том, что с сегодняшнего дня наша коммуна, товарищи, уже не является отделением степновской коммуны, а будет самостоятельной единицей. К тому же я привез из Степного столяровплотников. Эй, Зыкин!обернулся он к ездовому,веди сюда мастеров да про бочонок не забудь, специально прихватил в Прасковее для такого торжественного случая.
К костру подошли коммунар Зыкин с бочонком под мышкой и двое незнакомцев, один из которых был худ и высок, а другой наоборот толст и низок. Один одет в английскую зеленую шинель, другойво французский красный френч. Одинрусский, другойукраинец, а оба онисразу видатьиногородние, хохлы, одним словом. Казбек вгляделся в их лица: где и когда он их видел? Уж больно знакомая усмешка у худого на его тонких язвительных губах.
Подвинься, брат Клева,проворчал он глухим голосом, поздоровавшись с обществом и присаживаясь у костра на полу своей затасканной шинели рядом с уже успевшим взять в руку ложку товарищем.Это ж тебе не на печке у бабки Оксаны.
Плетешь ты, Серега, незнамо що,поморщился брат Клева.И що ты прицепывся до мэни с тою Оксаной, як репей да собачьего хвоста. Мабудь, у мэнэ е своя ридна жинка.
И сразу Казбек вспомнил затерянный в бурунной степи хутор тавричанина Холода и «белую» кухню с черным столом, за которым сидят чабаны и пришлые столяры. Он еле удержался от соблазна подойти к ним, а вернее, ему помешала сделать это Софьяповариха, поставившая перед ним огромную миску с дымящимся кулешом.